Мир хижине Алибекской

Романтика горных вершин, снег, лыжи и старый Домбай. Читайте рассказ о том, как инструктор Лева Рубинштейн встретил свою судьбу в Алибеке.

Журнал: «SKI Горные лыжи», 1998 год
Автор: Лёва Рубинштейн
Фото: Александр Дудин

Представим себе молодого человека или девушку, получивших небольшой отпуск и приехавших в гостиницу или горнолыжный лагерь. Им хочется выудить из него все радости. Прежде всего, научиться хорошо кататься (а катание на лыжах — это целое искусство), загореть и стать еще красивее (хотя, на мой взгляд, недостаточно красивых девушек не бывает) и, конечно, завести интересное знакомство.

Теперь представьте себе тренеров на таком курорте. Они и так молоды и красивы (все больше брюнеты). Катаются так, что глаз не оторвать. Играют на гитарах, поют, а иные даже сочиняют песни. И, в отличие от альпинистов, про которых говорят, что в них «мало секса», здесь его — хоть отбавляй.

И вот, такая девушка, увидев такого парня, кладет на него глаз и флиртует с ним напропалую, без тормозов. Молодых людей, приехавших кататься, в расчет не берем, ибо ни один из них инструктору конкуренции не составит.

И вот вечером, в кафе, после кофе с орешками и пары рюмок доброго вина, такой тренер приглашает такую девушку к себе в комнату (счастливую уже тем, что ее выбрали из восьми или девяти претенденток в группе). Эффект согласия меня всегда потрясал: он был похож на гипноз, заставляющий кролика прыгать в пасть удава...

Но среди всех этих тренеров был я. Который катался не хуже других, пел и сочинял песни лучше других, но не умел, как говорят в футболе, наносить последнего удара. Не хватало чего-то. Не хватало, к примеру, таких простых слов: «Пойдем ко мне, посмотришь, как я живу...».

В каждой смене (а мы работали по три или четыре смены) каждый тренер захватывал по девушке. Это считалось «нормой». У меня же, под всеобщие насмешки, — по нулям. Я так был в себе разочарован, что даже решил в лагерях больше не работать. Однако выполнение этого решения все время откладывалось, и я все приезжал и приезжал в любимый лагерь…

Однажды, в начале января, приехала в Алибек красивая, стройная, хорошо катающаяся москвичка с экзотическим именем Солли. У нас с ней сразу наметилось что-то вроде симпатии. По такому случаю, учтя мое уничижение, от нее отступились все другие инструктора. Все отступились, а я не продвигаюсь ни на шаг.

И вот, дело было перед ужином, мы пошли с ней прогуляться к Алибекской хижине. Снегу было еще мало, тропа хорошая, и мы пошли без лыж, а она вообще в легких туфельках. 

Хижина «Алибекская» — пристанище особого рода. Построили ее силами самих участников лагеря, приносивших по бревнышку, листочку железа и мешку цемента на старую морену ледника Алибек.

Хижина как хижина. Одна комната с нарами в два этажа человек на тридцать (при плотной укладке). Комната начальника — Игоря Саамова, замечательного человека и альпиниста, жившего там с овчаркой по имени Недра. Большой холл с камином имел хитрейший вход. Когда хозяина нет, то дверь заперта. А чтобы ее открыть, нужно пролезть по очень трудной плите до чердачного окошка, спуститься в прихожую и отпереть дверь изнутри. Недра же славилась тем, что впускала в хижину любого, но до прихода хозяина не выпускала. В тот день не было ни Игоря, ни Недры.

Дверные секреты мне были известны, и вот мы в хижине. А снег начал падать внезапно и споро. Облако село прямо на хижину, накрыло морену и скалы. Снежинки в безветрии — размером в шляпу «Боливар» — падали мягко, приземляясь друг на друга. Мы разожгли камин, стали печь в нем картошку и поджаривать грудинку (из запасов Игоря) на вертеле, сделанном из обломка лыжной палки, и запивать сухой «Изабеллой», захваченной мной тоже из запасов нашего друга, начальника лагеря Шагобана Текеева.

А на тропе уже навалило добрый метр снегу. Я предложил Солли переждать снегопад, и она по наивности согласилась. Работая много лет в горах, я-то понимал, что такой снегопад скоро не прекратится. Потом пойдут лавины, и мы на несколько дней будем отрезаны от большой земли. А мне все это было весело. Занятий в лагере не будет, и все там будут маяться от скуки. Пока снегом не оборвало телефон, я попросил спасательную группу за нами не высылать.

В комнате Саамова был приемник, и мы стали танцевать ламбаду, и я потихоньку, пока без поощрения с ее стороны, поцеловал Солли в щечку.

Все шло о’кей.

А в лагере старший тренер Юра Коваленко (на его катание я смотрел как на настоящий балет) открыл тотализатор. Ставки дошли до канистры вина. Большинство ставили на то, что «у Левки ничего не получится», потому что он хороший тренер, но лопух...

Стемнело. Снегу уже навалило по грудь, и даже Солли стало ясно, что в лагерь мы уже сегодня не попадем и будем здесь ночевать. Вино кончилось, света нет, мы стали раскладывать спальные мешки и вкладыши на просторные нары. Я выбрал себе, не без умысла, большой двуспальный ватный мешок. Солли — маленький пуховой. Поначалу она не хотела не только ложиться со мной на одни нары, но норовила устроиться в другой комнате. Однако суровый холод загнал ее в комнату с печкой.

Положили мы мешки рядом и стали укладываться. Она взялась за верхнюю пуговку кофты и выражением лица попросила меня отвернуться. В горах было уже темно, но снег был так ярок, что полного отсутствия света не произошло. Я, в свою очередь, скривил недоумевающую рожу, она подумала несколько секунд, сбросила и свитер, и
джинсы и, оставшись в бикини, нырнула в свой мешок. А я лежал подле нее и думал о своей трудной роли, с грустью вспоминая изречение Сальвадора Дали: «Не бойся совершенства — оно тебе не грозит»... Потом разделся, придвинул свой мешок поближе к ней и… поцеловал в щечку с пожеланием доброй ночи. Она своих очаровательных губ ко мне не повернула, и я, маясь, долго пытался уснуть.

Понимала ли она в те минуты, так же, как мои друзья, что «Лева — лопух»? Этого я не узнал никогда.

Утром я встал пораньше. Она еще спала. Было холодно, но вылезать из спального мешка мне было так привычно, что даже приятно. Я растопил чугунную печку, натопил из снега воды для чая и умывания и, когда увидел ее глаза, то как-то сразу понял, что лопухом она меня не почитает. Потом мы опять пекли картошку и жарили грудинку, ибо других продуктов в запасах Игоря не обнаружили.

После завтрака и чая мы долго дурачились в пушистом мягком снегу. Телефон уже не работал, и это полное отключение от людей было украшением нашего существования в хижине. Потом мы сушили у камина одежду, а когда собрались обедать и еще раз провели досмотр Игорева склада, то нашли там лук. Это было сущим подарком. Мы нарезали на сковородку лука, картошки и сала, получился изысканный обед. Потом, до полного истощения батареек, опять танцевали, а когда они окончательно сели, продолжали танцевать под аккомпанемент собственных губ.

Нам было так хорошо, что не хотелось разъединяться. Хотя все мое ухаживание было на уровне курсанта кадетского корпуса за первокурсницей — даже танцуя, я не слишком-то прижимался к ней.

Ночь в горах в январе наступает быстро. Мы опять стали укладываться на те же нары, в те же мешки. Теперь я придвинулся ближе и подумав — если я никак не проявлюсь, она совсем сочтет меня ... — сказал: «Иди ко мне в мешок, будет спать теплее».

— Не могу! Я еще девушка...

Она ответила почти со слезой, закрылась, закуталась с головой в свой спальный мешок и повернулась ко мне спиной. Я забыл о поцелуях и уважительно отодвинулся.

Утро воссияло алмазами, яхонтами, бриллиантами... Снег прекратился. Солнце только показалось из-за гор, но тепла еще не принесло. Чтобы выйти из хижины, пришлось прорыть целый туннель, глубиной почти в мой рост. Я его прорыл, и мы до завтрака поджаривались в прямых и отраженных от снега ласковых лучах. Морозом снег еще не скрепило, и вокруг нас зашуршали, зашипели, загремели лавины. Самой хижине они не угрожали, однако в лагерь двигаться было опасно: лавины перекрывали тропы, и наше затворничество было обречено на продолжение.

Вместе с солнцем к нам пришло хорошее настроение. Мы вновь жарили мясо, играли и баловались в снегу, опять сушили одежду. И даже один раз поцеловались, но скромно-скромно, словно стесняясь гор и едва прикоснувшись губами.

Я рассказывал Солли легенду о Сулахат и Алибеке. Как они полюбили друг друга, и Алибек хотел увезти невесту. Родители же обещали ее другому, и во время потасовки Алибек был убит, а Сулахат покончила с собой.

— Теперь она превратилась в гору. Видишь вершину, запирающую ущелье справа, в виде девушки, лежащей в гробу? Алибек же превратился в ледник и расположился у ног своей возлюбленной, а все ущелье названо в его честь.

А прямо перед нами — гора Эрцог, названная в честь первовосходителя, англичанина Мориса Эрцога. И я первым прошел на вершину по стене с ледника. Вон там, откуда только что сорвалась лавина...

Левее Эрцога — красавица Белалакая, что по-карачаевски значит — опоясанная. Дальше — Пик Инэ (Игла), еще дальше — Домбай-Ульген — (Убитый тур). Главная вершина! По ней весь район называется.

Солнышко разыгралось, текли лавины. Маленькие и большие. С другого берега ледника сорвалась громадина, и пыльное облако закрыло весь ледник. Чудно было сидеть в теплом безопасном затишке и наблюдать природные катаклизмы!

У нас кончился хлеб и картошка. На обед мы жарили только мясо с луком, но было хорошо — дух взаимности и приязни завис над нами. Однако я был так напуган ее признанием, что даже не делал попыток усилить сближение.

Так прошел еще день. Вечером я сказал ей: «У нас прощальная ночка на высоте!» и быстро залез в мешок. Она, не торопясь, тоже устроилась рядом, но мы оба понимали, что нам не уснуть. Я выдвинул руку и стал рассказывать ей о доме Волошина, где я провел несколько весен и лет. Потом начал читать одно из любимых стихотворений
Максимилиана Александровича.

По ночам, когда в тумане
Звезды в небе время ткут,
Я ловлю разрывы ткани
В вечном кружеве минут.

Я ловлю мгновенья эти,
Как свивается покров
Со всего, что в формах, в цвете,
Со всего, что в звуке слов.

Вечность с жгучей красотою
Неразгаданных чудес
Скрыта близкой синевою
Примиряющих небес.

Я замолчал. И что-то остановилось. Вдруг она встала и, выйдя из своего мешка, нырнула ко мне. Не существует слов, способных описать первую брачную ночь. Больше я ничего не скажу! 

Утром мы ушли домой в лагерь. По большой поляне идти было легко. Снег был так уплотнен лавинами, что ноги даже не проваливались. В лесу и на морене приходилось тропить траншею. В нескольких местах мне пришлось нести Солли на руках, и ей это нравилось.

Когда мы прошли лесок и остановились отдохнуть, я встал на одно колено, взял ее руку и сказал: «Прошу тебя быть моей женой. Как в Библии: Авраам вошел к Саре, и она стала его женой».

— Вы… Ты… берешь меня?
— Нет, — ответил я. — Не беру, а предлагаю тебе руку и сердце и прошу. Я люблю тебя.

Она опустилась рядом со мной на снег. 
— Я полюбила тебя сразу, как только увидела!

День был солнечный, но мы шли словно в тумане. Через два шага на третий мы останавливались и целовались, целовались… 

Мы уже прошли наши катальные горы и подъемники, когда она, сильно смущаясь, спросила:

— Если бы я оказалась не девушкой, ты бы на мне не женился?

Господи! А мы-то все считаем их сверхэмансипированными!

— Я взял бы тебя даже на улице в рваной робе!

Мы вошли в лагерь. Меня как-то сразу отсекли от Солли и увели к старшему инструктору. Юра указал на несколько канистр вина, стоящих в углу, и честно рассказал о тотализаторе. Оказалось, что они все, кроме Тамары, Юриной жены, поставили на то, что я как всегда «лопухнулся», и у меня с ней ничего не получилось. 
Одна Тамарочка была против всех.

— Ну, давай, рассказывай! Только честно! — подступили они ко мне.
— Джентльмен не должен об этом рассказывать!
— Какой ты джентльмен? Ты — лопух! — возмущенно закричал Колька Судейкин. — Мы сделали крупные ставки и теперь должны знать...

— Что ж, могу вас разочаровать. Первое: выиграла Тамара. Второе: на Солли я женюсь. Завтра мы с ней спустимся в Домбай и распишемся в поселковом совете. А потом сыграем свадьбу и выпьем все ваши канистры. И хоть все вы здесь страшные циники, но мужики нормальные. Поэтому, так и быть, я вас всех приглашаю.

— Дааа, — сказал Колька. — Мы знали, что лопух, но чтоб настолько!.. За три дня — и на всю жизнь.

— А такая скромница, — задумчиво сказал книгочей Венька. — Впрочем, они это умеют. Я читал! Еще старые англичане знали их повадку. В ХVII веке ихний парламент принял специальный билль: «Женщина любого возраста, совратившая с помощью духов, румян, искусственных зубов, фальшивых волос, корсетов, накладных бедер, башмаков на высоких каблуках одного из подданных Его Величества и склонившая его к браку, подлежит наказанию наравне с колдунами, а заключенный брак признается недействительным...».

— Но у нее нет вставных зубов и накладных волос! Башмаки на высоком каблуке, правда, у нее есть... Но в спальном мешке она была без башмаков. 

Все засмеялись и стали хлопать меня по спине. А Юра распечатал первую проигранную канистру.