Памяти Гая Северина
Гай Северин не дожил до старости, хотя ему шел 82-й год. Какая старость, если он всегда шел по жизни — как когда-то по трассам первенства Союза — на полных ходах.
Журнал: «SKI Горные лыжи» № 5/87, 2008 год
Кто-то с утра перед выходом на гору заглянул в интернет на новостные ленты, увидел и — сказал. Сказал, и в кабинке подъемника, где еще секунду назад стоял типичный для недолгого перекура по ходу каталки гвалт, вдруг возникла кромешная тишина, и все мы тупо уставились на свои сваленные в углу кабины лыжи. Потому что ни произнести это еще раз вслух, ни осознать было невозможно.
Нет больше нашего Академика. И только потом, много позже, кто-то спросил: что, прямо на горе? Да, на горе, в своем родном Чулкове. Считай, что на горе... В субботу катался до самого вечера, дернул ногу, оказалось — перелом... Больница, операция, гипс. Ну, человеку с таким стажем катания, какой был у Гая Ильича, не привыкать. И все было нормально, но вдруг в четверг — тромб... Мы в этот момент — 7 февраля, — соскочив с подъемника, порулили куда-то за горизонт в Валь Гардене, а он остановился.
Да, он остановился — никакое другое слово на язык не просится.
Господи, не может быть, чтоб он остановился — казалось, еще совсем недавно всей большой и шумной компаний мы катаемся в майском Капруне под Китцштайнхорном, там жара, там в горле — как в пустыне Сахаре, и у одного из нас в рюкзачке припрятана живительная влага. Академик, глянув на сосуд, строго спросит: «Спиртяга?» Да что вы, Гай Ильич, как можно, это сухое столовое винцо, классно утоляет жажду. Крохотным стаканчиком жажду утолив, Академик в шутку предупредит: «Больше никому не давай!».
Так и поведется с тех пор и будет длиться много лет: когда подкатит кто-то из жаждущих, на все мольбы о помощи последует ответ: спросите разрешения у Академика... Это к тому, наверное, всплыло в памяти, что он был — при всех его мыслимых и немыслимых регалиях — удивительно живым, простым и естественным человеком, всегда, при любых обстоятельствах называвшим вещи своими именами. Спиртяга — она спиртяга и есть. А ахинея — она и есть ахинея, без всяких там эвфемизмов. Когда кто-то из нас, молодых, сидя в самолете по пути в Австрию, вдруг начал проходиться по поводу отечественных летательных аппаратов вообще и того, на котором мы летим, в частности, Гай Ильич изменился в лице и сурово произнес: молодые люди, когда вам наскучит нести ахинею, спросите меня, я вам кое-что разъясню. И глянул так, что у нас, молодых, охота молоть языком на этот счет пропала на сто лет вперед.
Взгляд был короток, но он из разряда тех, которые врезаются в память на всю жизнь, — в нем мелькнул четкий оттиск той ипостаси Гая Ильича Северина, о которой все мы знали понаслышке: генеральный конструктор, воспитанник королевской школы. Да, жесткой и суровой школы. Но без нее ничего бы не было: ни первого спутника, ни Гагарина, ни Леонова в открытом космосе... Да и была бы страна — это еще вопрос. Он почти никогда ничего не рассказывал об этой своей ипостаси: четырежды академик (РАН, Международная академия астронавтики, Нью-Йоркская академия наук, Академия космонавтики им. К. Э. Циолковского), Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и государственной премий, награжден двумя орденами Ленина и множеством других, генеральный конструктор НПП «Звезда», который сорок лет занимался разработкой автономных систем жизнеобеспечения летчиков и космонавтов, повышением безопасности полетов и эффективности летательных аппаратов.
Под его руководством разработаны скафандры и системы жизнеобеспечения и аварийного покидания космических кораблей и орбитальных станций, начиная с кораблей «Восток»... Обо всем этом он говорить не любил, зато как любил — про лыжи... Про то, как дважды выигрывал звание чемпиона СССР. Про то, как 40 лет назад, закончив МАИ и работая в Летно-исследовательском институте имени М. М. Громова, совершал обычный регулярный полет и вдруг увидел под крылом на берегу Москвы-реки чудесный склон, на котором можно было бы поставить трассу — она и встала, там, в Чулково, на Боровском кургане, где теперь работает отличный горнолыжный центр. Про вчерашнее катание и катание завтрашнее...
А завтра наверху будет круто, ледник над Капруном накроет жуткий снегопад, сводящий видимость на трассе гиганта к нулю, и можно будет со спокойной совестью уйти от стартовых ворот да пойти греться в ближайший кабачок на горе. Как же, как же — уйти... Кто-то мог уйти, но только не он: «В наши дни — на Кохте, в Чимбулаке — и не такое бывало!». Сказал и стартанул, и скрылся в белом мареве, ушел на трассу и шел в кромешно-белом молоке без остановки.
И вот теперь — остановился на полном ходу. Когда пришло время собирать слова и складывать их в скорбные фразы, кто-то из тех, кто имел счастье быть с Гаем Ильичем Севериным знакомым, заметил: он не дожил до старости. Да, наверное, все так, и дело тут не в оглядке на метрику, согласно которой Гаю Ильичу шел уже 82-й год. Какая старость, если человек всегда, с младых ногтей шел по жизни — как когда-то по трассам первенства Союза — на полных ходах.
Журнал: «SKI Горные лыжи» № 5/87, 2008 год
Кто-то с утра перед выходом на гору заглянул в интернет на новостные ленты, увидел и — сказал. Сказал, и в кабинке подъемника, где еще секунду назад стоял типичный для недолгого перекура по ходу каталки гвалт, вдруг возникла кромешная тишина, и все мы тупо уставились на свои сваленные в углу кабины лыжи. Потому что ни произнести это еще раз вслух, ни осознать было невозможно.
Нет больше нашего Академика. И только потом, много позже, кто-то спросил: что, прямо на горе? Да, на горе, в своем родном Чулкове. Считай, что на горе... В субботу катался до самого вечера, дернул ногу, оказалось — перелом... Больница, операция, гипс. Ну, человеку с таким стажем катания, какой был у Гая Ильича, не привыкать. И все было нормально, но вдруг в четверг — тромб... Мы в этот момент — 7 февраля, — соскочив с подъемника, порулили куда-то за горизонт в Валь Гардене, а он остановился.
Да, он остановился — никакое другое слово на язык не просится.
Господи, не может быть, чтоб он остановился — казалось, еще совсем недавно всей большой и шумной компаний мы катаемся в майском Капруне под Китцштайнхорном, там жара, там в горле — как в пустыне Сахаре, и у одного из нас в рюкзачке припрятана живительная влага. Академик, глянув на сосуд, строго спросит: «Спиртяга?» Да что вы, Гай Ильич, как можно, это сухое столовое винцо, классно утоляет жажду. Крохотным стаканчиком жажду утолив, Академик в шутку предупредит: «Больше никому не давай!».
Так и поведется с тех пор и будет длиться много лет: когда подкатит кто-то из жаждущих, на все мольбы о помощи последует ответ: спросите разрешения у Академика... Это к тому, наверное, всплыло в памяти, что он был — при всех его мыслимых и немыслимых регалиях — удивительно живым, простым и естественным человеком, всегда, при любых обстоятельствах называвшим вещи своими именами. Спиртяга — она спиртяга и есть. А ахинея — она и есть ахинея, без всяких там эвфемизмов. Когда кто-то из нас, молодых, сидя в самолете по пути в Австрию, вдруг начал проходиться по поводу отечественных летательных аппаратов вообще и того, на котором мы летим, в частности, Гай Ильич изменился в лице и сурово произнес: молодые люди, когда вам наскучит нести ахинею, спросите меня, я вам кое-что разъясню. И глянул так, что у нас, молодых, охота молоть языком на этот счет пропала на сто лет вперед.
Взгляд был короток, но он из разряда тех, которые врезаются в память на всю жизнь, — в нем мелькнул четкий оттиск той ипостаси Гая Ильича Северина, о которой все мы знали понаслышке: генеральный конструктор, воспитанник королевской школы. Да, жесткой и суровой школы. Но без нее ничего бы не было: ни первого спутника, ни Гагарина, ни Леонова в открытом космосе... Да и была бы страна — это еще вопрос. Он почти никогда ничего не рассказывал об этой своей ипостаси: четырежды академик (РАН, Международная академия астронавтики, Нью-Йоркская академия наук, Академия космонавтики им. К. Э. Циолковского), Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и государственной премий, награжден двумя орденами Ленина и множеством других, генеральный конструктор НПП «Звезда», который сорок лет занимался разработкой автономных систем жизнеобеспечения летчиков и космонавтов, повышением безопасности полетов и эффективности летательных аппаратов.
Под его руководством разработаны скафандры и системы жизнеобеспечения и аварийного покидания космических кораблей и орбитальных станций, начиная с кораблей «Восток»... Обо всем этом он говорить не любил, зато как любил — про лыжи... Про то, как дважды выигрывал звание чемпиона СССР. Про то, как 40 лет назад, закончив МАИ и работая в Летно-исследовательском институте имени М. М. Громова, совершал обычный регулярный полет и вдруг увидел под крылом на берегу Москвы-реки чудесный склон, на котором можно было бы поставить трассу — она и встала, там, в Чулково, на Боровском кургане, где теперь работает отличный горнолыжный центр. Про вчерашнее катание и катание завтрашнее...
А завтра наверху будет круто, ледник над Капруном накроет жуткий снегопад, сводящий видимость на трассе гиганта к нулю, и можно будет со спокойной совестью уйти от стартовых ворот да пойти греться в ближайший кабачок на горе. Как же, как же — уйти... Кто-то мог уйти, но только не он: «В наши дни — на Кохте, в Чимбулаке — и не такое бывало!». Сказал и стартанул, и скрылся в белом мареве, ушел на трассу и шел в кромешно-белом молоке без остановки.
И вот теперь — остановился на полном ходу. Когда пришло время собирать слова и складывать их в скорбные фразы, кто-то из тех, кто имел счастье быть с Гаем Ильичем Севериным знакомым, заметил: он не дожил до старости. Да, наверное, все так, и дело тут не в оглядке на метрику, согласно которой Гаю Ильичу шел уже 82-й год. Какая старость, если человек всегда, с младых ногтей шел по жизни — как когда-то по трассам первенства Союза — на полных ходах.
Издание: «SKI Горные лыжи»
Годы: 2008