Из жизни Джантуганского мальчика

Какие горы без горных баек! О своем опыте взаимодействия с Джантуганским мальчиком рассказывает Игорь Комаров. Верить или нет — ваше право…

Журнал: «SKI Горные лыжи» № 85/3, 2008 год.
Автор: Игорь Комаров
Фото: Евгений Крутень

Горные лыжи — род свободного творчества в горах — пусть в меньшей степени, чем, скажем, альпинизм, хранят в себе достаточную долю мистического фольклора, которым сами горы буквально пропитаны. В эпоху же кожаных ботинок и вязаных свитеров, когда даже тренировки спортсменов по большей части мало чем отличались от бэккантри, горный бестиарий являлся общей собственностью всех типов горопроходимцев. Один демонический типаж судьба уготовила автору в спутники большой части его бытия в высокогорье.

В верховье ущелья Адыл-су в Приэльбрусье правильной пирамидой высится вершина Джантуган (в просторечье — Джан), что в переводе означает «стоящий, расположенный в углу». У его подножия на выровненных временем древних моренных отложениях ледников Башкара и Джан-куат находится покрытая травой поляна, которую называют «Зеленая гостиница». Здесь ставили свои лагеря альпинисты для восхождений на близлежащие вершины. Затем была построена хижина человек на 10-12 с нарами, столом, прихожей и мини-камбузом. Для высокогорья это — сказочные хоромы.

Хижина переняла название поляны. С тех пор и поляну, и хижину называют одинаково. Чаще — просто «Зеленка» (не путать со старой инструкторской общагой в ТМО «Терскол»). Эти края и являются местом вероятной прописки некоей сущности, которую горная братия издревле называет Джантуганским мальчиком. В отличие от Эльбрусской девы, Черного альпиниста и прочих героев рассказов на сон грядущий приписываемые Мальчику деяния не отмечены трагической патетикой. Да, он шкодлив, по-мальчишески непоседлив, хулиганист, но тяжкой уголовщиной никогда не грешил.

В шестидесятые годы ушедшего века для получения второго разряда по альпинизму, особо вожделенного для адептов этого благородного спорта, дающего право на самостоятельные, без сопровождения инструктора восхождения (т.н. спортивные восхождения), необходимо было помимо множества достаточно сложных летних маршрутов, взойти в зимний период на вершину по маршруту минимум 1-Б категории сложности по советской альпинистской классификации.

Альпинистам волей-неволей приходилось выкраивать время для приезда в один из многочисленных альплагерей зимой. Помимо освоения особенностей техники зимнего передвижения в горах проводилось обучение азам горных лыж. Так что для многих лыжников старшего поколения именно альплагеря стали местом знакомства с этим самым делом. После минимального «курса молодого бойца» подавляющее большинство восходителей брали лыжи под гору, где после восхождения зависали на несколько дней для катания с ближайших склонов. Кто же с претензией — то и
с перевалов, таких, например, как Гумачи, Джан-туган-ауш, Ложный Гумачи в истоках ледника Джан-куат. Так что Приэльбрусье, несомненно, колыбель не только фрирайда, но и (на пару с Домбаем) российского бэккантри-райдинга.

В конце шестидесятых годов отделение «значкистов» (низший альпинистский разряд, дававший право на ношение значка «Альпинист СССР») из альплагеря «Шхельда», поднялось на Зеленку для восхождения на вершину Гумачи. Отделение состояло из восьми человек (по-альпинистски — участников) и инструктора, тогда еще перворазрядника Димы.

Удобно разместившись в хижине, группа приступила к «плановым мероприятиям»: снежные, ледовые занятия, бытовуха, азы горнолыжной техники на растоптанном склончике у Башкаринской морены. Вечерами — песни под гитарный аккомпанемент и превосходное Димино соло. Вкупе с непременными леденящими душу историями о девах с кровоточащими ногтями, манящих из ледниковой глубины, загадочных альпинистах в черных штормовках, заводящих несчастных на непроходимые скальные стены, барсах-оборотнях, были также и рассказы о местной шпане — Джантуганском мальчике.

Через денек благополучно взошли на зачетную вершину. Вернувшись, обнаружили неподалеку лагерь альпиниады одного из городов Ставрополья. Ребята, сходив уже все запланированные вершины, перенесли лагерь на Зеленку, дабы пожить тут несколько дней и, воспользовавшись прекрасной погодой и отличным снегом, съехать с окрестных перевалов.

Скитуровской снаряги в том виде, который известен ныне, еще не придумали. Тем не менее слегка натертая беговой мазью скользячка всестороннедеревянных «Бескидов» в сочетании с особенностями креплений типа «кандахар», позволяющих пятке ботинка при высвобождении с крючков фиксирующего подошву тросика свободно ходить вверх-вниз в мягких кожаных лыжных ботинках марки «Эльбрус» при подъеме на лыжах вверх по склону, давала вполне удовлетворительный результат. Со спуском были связаны куда большие проблемы. Но азарт до фанатизма, свойственный той романтической эпохе, сводил на нет все неудобства.

Встреча руководителей обеих групп была неподдельно радостна: Дима и командиры ставропольцев Эдик с Икаром являлись одной альпинистской командой. Схоженной и, как тогда говаривали, слежённой. Начали плодотворно соседствовать: больше народу — растаптывать учебный склон легче, тропы туда-сюда тропить — тоже. Вечером — визиты с посиделками допоздна. В хижине, конечно. В палатках-перкальках не очень-то покучкуешься. А в избе — чем больше народу, тем теплее.

Прошло два дня. Вечером, сославшись на ранний утренний выход на перевал, Эдуард с Икаром покинули хижинный симпозиум пораньше, погнав на покой всех своих. Принимающая сторона, накинув спальники, словно пледы, расположилась вокруг горящей свечи. Сначала попели, а когда поулеглись «фронтовые сто грамм», начались очередные истории. Дмитрий — не только превосходный певец, но и знатный оратор — превзошел себя. Публика притихла, «до ветру» выходили только коллективно.

Незаметно смолкли разговоры... Девчонки не торопятся забираться на верхние полати. Пронзительная тишина ночи, громада гор за оконцем, призрачно подсвеченных лишь блеском звездного неба, ужасы легенд, с каждым мигом становящиеся все реальнее... Никакой Хичкок такого настроя создать не в силах. Ночью сила гор безгранична.

Налетел порыв ветра. В шорохе ледышек, оторванных от наста, чудятся голоса, ворчанье неведомого зверя, вздохи, тихий свист. Тот, кого касалось безмолвие гор, лесов, пустынь, помнит, ЧТО слышится в шуме ветра в эту пору.

Неожиданно виртуальная наполненность тишины прервалась скрипом снега. Очень тихим. А вот услышали все. Но никто ничего не сказал. Понятно. Это — не ветер.

Еще порыв, заставивший всех вздрогнуть. Потом — тишина. Почудилось.

Кто-то уже клюет носом. Спать пора расползаться. И вновь в шипении ветра — скрип шагов. Дима: «Икар, ты что ли?». Тишина... Чертыхнулся, влез в обрезанные валенки — общаковская ночная обувь, — вышел. Обошел вокруг хижины. Вернулся, оббил в прихожей валенки. Лег на спальник, чертыхнувшись. Пробурчал под нос: «Ни-фи-га, ни следов, ни людей, ни зверей. Хрень какая-то».

Порывы стали чаще и сильнее, как и полагается поздним вечером в ледниковых долинах при устойчивой погоде. Скрип крадущихся шагов повторился явственнее, уже со стороны окна и крыльца. Дима встал, молча подошел к окну, выглянул. Вернулся. Прикурил от пламени свечки, сев за уголок стола. После вечернего обильного чаевания у многих гидробудильники на пределе. Но что-то никто не предлагает, скооперировавшись, «пойти собак посмотреть». Все — как завороженные. Оцепенели. Нет зрения, мыслей. Только слух.

Ветер налегает порывами уже без пауз. Шуршит поземка о жестяную облицовку стен. Еще порыв. Внешняя дверь, как во всех горных хижинах, открывающаяся вовнутрь, с грохотом ударила по стене. Дыхание остановилось. Так, наверное, людей превращают в статуи.

Еще порыв, внутренняя дверь, взвизгнув, «выхлопнулась» в тамбур, в котором уже крутится снежная пыль. Вихрь ворвался, туша единственную свечу. Тотчас кто-то взвыл — негромко, взахлеб. Вслед за тем — истошный визг, достигший предела. Нечто стукнуло об пол, кто-то покатился по нарам вглубь. Время сжалось. Одновременно растянувшись в бесконечность.

Наконец — «Вашу мать, двери, трусы, закройте!» — Дмитрий сам, безбожно матерясь, захлопывает внешнюю дверь, набрасывает веревочную петлю, привязанную к дверной ручке, на вбитый в стену гвоздь, захлопывает внутреннюю дверь, зажигает спичку, отыскивает под столом свечу, вплавленную в граненый стакан, заменяющий подсвечник, зажигает ее.

Видели картину Карла Брюллова «Последний день Помпеи»? Нечто подобное предстало перед Димой. Он сел. Посопел носом, принюхиваясь. Вроде ничего. У-ди-ви-тельно. Закурив, прошипел: «Наведите порядок, потом — в колонну по три — и до ветру». Ехидно прибавил: «Да чтоб не ближе положенного места, а не у крыльца. От-важ-ные горнопляж-ж-ж-ники».

Последние слова произвели эффект заклинания. Все вдруг засуетились, собирая оброненные вещи, девочки резво перекинули свои спальные мешки на верхние нары, мальчики влезли в ботинки, зачем-то старательно затянули шнуровку. Слов нет. Только вздохи да чахлые смешки. Но к двери никто так и не выдвинулся.

Пять минут, десять. Все — на нарах. Сидят: ножки вместе, ручки на коленках. Дима, хмыкнув, не торопясь лезет в свой рюкзак, достает потрепанную литровую алюминиевую баклажку. Алюминиевая же солдатская кружка — «гестаповка» — на столе. Отмеряет три бульки. Протягивает ближайшему парню: «Пей!» Обходится без тостов. Саня пьет. Потом — Сережа, Женя, еще один Саня. Потом — девочки. Беззвучно. Безропотно. Без жеманства, одышки, кряканья и закуси.

Бросает на стол вскрытую пачку «Примы». Спички. «Курите». Сигареты взяли все. Даже некурящие, стараясь не затягиваться, задымили. Глаза уставились в никуда. Только Дмитрий переводит бесстрастный взгляд с одного подопечного на другого.

Проходит полчаса. Поземка по-прежнему шуршит по стене. Дима — уже спокойно, чуть ли не ласково: «Оли, Вера и Ирина — пошли. Я вас провожу туда и обратно. А то как бы чего не случилось». И уже совсем по-доброму улыбнулся: «Девчонки вернутся — пацаны на выход. А я у крыльца постою, покурю. Потом всем — спать».

Сходили, улеглись. И как-то вмиг отрубились. Только Дима, налив себе, попыхивая сигаретой, долго сидел, уставясь на огонек свечи.

Появление солнца в корне меняет мироощущение. Мир просто вбирает нас в себя. Как только первые лучи дневного светила проредили предрассветную темь хижины, в воздухе повисло: «С ДОБРЫМ утром!» Сначала шепот, потом — смешок. Еще один. И вот уже — полноценное хихиканье, веселая возня, обрывки в голос произнесенных фраз.

Далее — по расписанию. До ветру. Водные, для особо одаренных — снежные — процедуры. Магические пассы над примусами, кашка-малашка, какава и сухарики из серого хлеба. Затем — шнуровать ботинки, сняв их с гвоздей под потолком и изъяв газеты, предусмотрительно с вечера напрессованные внутрь ботинок для ускорения просушки. Не май месяц, ледышки на полу даже днем не тают. Обувшись — на склон.

Соседи ни свет ни заря ушлепали на перевал. Прошел часик — показались из-за перегиба ледника. Едут. Здорово! Потом — обед. Потом — опять на склон. Но уже в три Бугор велел закругляться. Пора готовиться к отвальной. Девочки — к станку у примусов. Парни — в дальний поход с ведром, кастрюлями и черпачком к речке, где расчищена ямка, а под намерзшей корочкой льда — водица. Лучше полчаса топтать снег до проруби, чем полдня ее топить из снега.

Всем дело нашлось. Шутка ли: без малого два десятка ртов накормить по-праздничному. Картошку почистить, капустку нашинковать, морковочку. Натурпродукт! О сублиматах тогда имели смутное представление. Банки опять же пооткрывать. Тут-то обнаружилась недостача. Четыре мясных «Завтрака туриста» (была такая тушенка в/к), две печени трески, сгущенного молока — четыре. Да кружок краковской колбаски. Да бычков в томате пара. Да «Глобуса», воспетого бардами, две. Да масла сливочного пачка. Спиртик, слава богу, целехонек. Макароны-каши, соль-сахар, спички — кто ж их считал? Каждая группа берет с запасом и оставляет в хижине: вниз такое уносить грех. Закон гор.

Завхоз Саня только руками разводит. Переискал везде. Под нарами, на и над ними. Даже от крылечка снег отгреб и под ним пошарил. У соседей справились: может, кто зашел одолжиться да никого не застал? Разводят руками. Не ходили. Не брали.

Делать нечего. Обошлись тем, что есть. Выложили лакомые кусочки личного НЗ. А Дима извлек из спальника бутылку шампусика абрауского за 3 руб. 67 коп. Положил внутрь с вечера насквозь промерзшую. К утру — отогрелась, оттаяла.

Банкет, как ему и положено, удался. Ну, нет чего — и не надо. Завтра — домой. Только подвыпивший завхоз все не унимался: было ведь, пересчитывал вчера. Испарилось. Парились над темой недолго. Кому, как не Джантуганскому мальчику, такое под занавес отчебучить?

Сколько десятилетий о нем молва идет. Дыма без огня не бывает. Мистика, конечно. Но и летающие тарелки, и йети (по-кавказски — каптар) тоже — мистика, а видели,
и фотографировали, и в контакт вступали. Старый балкарец бы не дергался. Развел руки в стороны — «Иншалла!» — делу конец. Так и поступили. Утром пошли вниз. Альпиниадники переселились в хижину. Еще три дня катались и ходили в свое удовольствие.

...Прошло достаточно много лет. Бывшие «значки», кто не завязал, к кандидатам в мастера подобрались, инструкторские корочки получили, жетоны спасателей. Дмитрий — КМС, метит кафедру получить, Эдуард — заведующий отделом в своем проектном институте. Собрались, как с каждым прожитым годом, увы, все чаще бывает, по поводу похорон общего друга. Погибшего трагически. Съездили на кладбище, отгоревали на поминках, а потом оказались у бывшего завхоза группы, Сани, дома. Без фраков хоть парой слов перекинуться да о друге покойном, о хоженном вместе по-свойски повспоминать. Тут Сашка напомнил о давнем «висяке».

Переглянулись давешние инструктора-начальники, улыбнулись. Покойный друг наш там тоже, в альпиниадной компании, был. Вот по случаю и раскрыли страшную тайну.

Как я уже упоминал, погода, снег тогда были классные, компания в группе Эдика и Икара подобралась достойная. Время у всех еще до выхода на работу или на учебу после каникул оставалось. На Зеленку планировали — на денек-другой. Да там так здорово оказалось, что — остаться бы до упора. Но — харчи... Взяли-то на пару дней. А зимой, да акклиматизированному, ой как есть охота! Вниз сгонять за продуктами — день катания терять. Никто не хочет.

Родился план, блестяще осуществленный. За день до ухода Диминой группы вечерком Эдик уводит своих пораньше, предварительно разогрев парой историй. А Дмитрий, используя свой нешуточный талант рассказчика, доводит публику до кондиции. Точно договорились о времени начала скрипения снега, приурочив его к появлению ночного долинного ветра, изо дня в день начинавшегося по расписанию.

Мужики затопотали-заскрипели за задней стеной хижины. При повторном скрипе Дмитрий вышел, обошел вокруг домика, дабы легализовать свежие следы, показал
на часах, когда действовать дальше, и вернулся, не накинув петлю из репшнура, выполнявшую роль импровизированного дверного запора, на гвоздь. Скрипнули еще раз. Появление Дмитрия у окна — сигнал: со следующим сильным порывом — в атаку.

Задуло. Икар толкает входную дверь и через минуту дергает на себя тамбурную,
оставаясь за нею невидимым для находящихся внутри. Все взгляды — в тамбур. Дима гасит свечку и, чтобы кто побесстрашнее ее не к месту не запалил, сталкивает под
стол. Загораживая собой окно, дабы застить даже минимальный свет от звездного неба. Взвыл — Икар.

Эдик, подобно серому волку, на четвереньках в два скачка из тамбура — под стол, оттуда дотягивается до коробки с заботливо отобранными «отвальными» продуктами, Димой предусмотрительно поставленной рядом. Выкатиться с ней «По пути подъема», как говорят в альпинизме, — секундное дело.

На этой-то коробке да на хижинных макаронах народ протянул еще три дня. По уходе Шхельдинской группы для непосвященных было имитировано извлечение летней заначки. Непосвященные легко поверили.

Все в соответствии с диаматом.

Только вот у автора ни с диалектическим материализмом, ни с научным коммунизмом не очень-то отношения складываются. Последние лет десять при появлении на Зеленке непременно пропадал какой-либо атрибут его снаряжения. Причем это безобразие началось непосредственно после того, как он, полеживая в хижине, рассказал историю, изложенную выше, мальчишкам, сходившим свою первую 2-Б категорию сложности. Причем вещи пропадали такие, что никто и не вообразил бы, что их стоит «замылить». Но без которых выглядишь, прямо сказать, не комильфо. То бесследно исчезает перед спуском вниз компрессионный мешок от спальника, спальник же из-за этого занимает в рюкзаке столько места, что — о, позорище на весь гидский мир! — приходится идти обвешанному всяким барахлом, своим и клиентским, СНАРУЖИ рюкзака. Мимо поднимающихся навстречу групп, ведомых знакомыми гидами. Буквально спинным мозгом ощущая их мысль: «Совсем Комаров оматрасился. ТурЫст...»

То — опять-таки перед спуском — оказываются бесследно утраченными только что отстегнутые подтяжки. Чтобы штаны с похуделого после трех дней интенсивного скитура и умеренного питания не валились к ногам, подобно смердам при выходе государя, тащишься — опять же провожаемый недоуменными взглядами братьев по цеху, — опоясавшись какой-то доисторической вервью, подобранной у тропы.
Смерд смердом.

То перед выходом на гору в рассветной мгле никак не находишь плаща и, дабы не срывать график, выходишь без оного, благо — на небе ни облачка. Но возвращаешься под проливным дождем, потому вынужден, чтоб не залить палатку водой от насквозь мокрой одежды, бросить ее снаружи у входа и сидеть внутри нагишом. Вызывая нездоровое хихиканье не по годам развитых братьев-басков.

Но, как я уже отмечал, Мальчик — хулиган, а не бандит. Когда запахло жареным — технично увел от опасности. По скромности придав делу вид очередного фарса с мелким воровством.

Был завершающий день июньской скитуровской многодневной «бродилки». На рассвете я поднял ребят. Перекусили и уже собрались выходить. Тут-то и обнаруживаю пропажу своих очков. Я их никуда не кладу, кроме верхнего клапана рюкзака. А тут — нет как нет. А без них на июньском снегу Джанкуатского ледника «снежную слепоту» получить — пара-тройка часов. Тянуть с выходом — рушить весь расклад: чем ближе к полудню, тем снег, такой великолепный в утренние часы, кислее.

Ехать по кислому, особенно на многочисленных отлогостях, — одно мучение. Да после трехчасового подъема в темпе долбить по каше — подопечные не поймут. Потому вбегаю в не заселенный еще домик гляциологов МГУ, хватаю какое-то пластмассовое старье, висевшее на гвоздике еще со времен двадцать второго партсъезда. Выхожу с группой наверх.

Проходит час-другой. Соображаю, что в этом антиквариате я нахватаюсь еще больше: зрачок реагирует на снижение освещенности, он расширен, а ультрафиолет как пер, так и прет. Подходим под скалы Аристова. С них сыплет камнепадами непрестанно. Никогда такого ранее не видел. Одиннадцать утра. Склон дальше — песня. Но глаза уже слезятся.

Разворачиваю людей, аргументируя тем, что еще полчаса, и снег скиснет, не реагируя на просьбы: «Еще хоть немного подняться, вон на тот бугорок...» Не сознаваться же, что гид их, растяпа, на горе без очков оказался. А ссылаться на происки Мальчика, разумеется, несолидно.

Через пятнадцать минут после великолепного спуска оказываемся у окончания ледника и снега. Переобуваемся. Идем к Зеленке. У гляциологов — необычно оживленно. Ребята явно собираются наверх. Увидев нас, навстречу вышел их руководитель Виктор. «Вы целы? А мы — вас искать. Когда вы наверху были, такое грохнуло!» Оборачиваюсь, вижу: под скалами Аристова, на том месте, от которого людей погнал вниз, — колоссальный завал камней. Как впоследствии выяснилось, произошло обрушение огромного участка этих самых скал, образовавших на поверхности ледника каменную морену длиной в сотни метров. Пока спускались, были в «звуковой тени», зато на Зеленке аж стекла задребезжали!

Очки доисторические я аккуратно повесил туда, где брал. Вразумительный комментарий к случившемуся по сей день отсутствует. С этого момента на Зеленку не поднимался. Где только не был. А туда — не складывается. Вот теперь сами
решайте: а был ли мальчик?

Текст Игорь Комаров / фото Евгений Крутень