Страх и любовь горнолыжника
Лавинщик 1971 года Александр Берман рассказывает о Чегете, где поэзия снежных масс сталкивается со страхом горнолыжника…
Журнал: «Физкультура и спорт» № 3, 1971 год
Текст: Александр Берман
Помню фильм о горнолыжниках Франции. Парни ждут старта: лица закрыты очками, стесненное дыхание, судорожные движения губ. Новый кадр — трасса: крутой спад, собранная фигура лыжника, мелькание склона, скорость — и вдруг всплеск рук и коверкающая карусель ног, лыж, взрывы снежной пыли...
Новый кадр: лыжник ждет пусковых сигналов, сдвигает очки на лоб, открывает лицо. Пот на лице, отрешенные глаза глядят с экрана: то ли трассу вспоминает — ворота, бугры, виражи; то ли падения свои — мелькание деревьев, горных вершин, удары лыж, спутанные рывки ног, слепящие удары лицом о твердый снег.
Новый кадр — волнистый спад трассы: опять падение, треск, разлет обломков лыж — и тело катится вниз, кувыркаясь за пределы кадра. И снова в кадре старт. На этот раз видно несколько лыжников. Они разминаются, гнутся вбок, расстегивают «молнии», снимают разъемные теплые костюмы, остаются в тонких комбинезонах, совсем тонких, совсем легких. Вся трасса проходится за две-три минуты, три-четыре километра трассы, а если задержишься (задержишься!), — у спасателей в спасательных санях спальный мешок... Лыжник согнулся вперед и так остался, тяжело опираясь на палки (руки с палками над опущенной головой, сведенные лопатки под упругой тканью комбинезона, глаза закрыты маской очков, полуоткрытый рот).
Может быть, отдельные детали фильма я и перепутал, смешал с виденными мною стартами наяву. Не в деталях смысл — в настроении, в нем ошибиться нельзя — страх перед стартом. Так в этом фильме автор трактовал настроение гонщиков — страх...
А я боюсь сказать просто и прямо — страх, это не так просто, а сложнее во сто крат.
Один опытный тренер сказал: «Есть доступная каждому лыжнику скорость, как результат тренировки, и нельзя ее превышать. Если откусишь слишком большой кусок, то просто подавишься (опять «просто»!)».
Конечно, у лыжника есть возможность тормозить, регулировать скорость, но ведь надо победить.
Я спросил у лыжника: «Сергей, страшно перед стартом спуска?»…
— Нет.
— Можно мне поговорить с вами перед стартом?
— Нет, перед самым стартом не стоит.
У тренера я спросил: «Можно ли задавать вопросы лыжникам в последние минуты перед стартом?».
— Говори, им даже лучше, отвлекутся.
Конечно, если налететь на дерево, слететь с обрыва, сетки и матрасы вокруг деревьев — плохая надежда. Но на трассу выпускают спортсменов, с которыми это не должно произойти.
Известный тренер Юрий Преображенский сказал мне: «Конечно, риск есть, мы пытаемся свести его до минимума: деревья не ближе двадцати метров от трассы, сетки, матрасы, постановка ворот, заставляющих снизить скорость и прочее — все это введено в специальные правила. Но если бы спортсмен шел, привязанный на веревке, как на гимнастических лоджиях, даже если бы это было возможно, разве это был бы спорт? Мне приходится тренировать детей. Я готовлю их к состязаниям. Не могу не задавать себе вопрос: а не ограничиться ли общей физкультурой и простым катанием с гор?
Нет! Должны быть люди, доведшие до совершенства скорость мысли, красоту и точность движений. Это для них самих и для других людей, которые смотрят, читают, подражают, завидуют. В высшем спорте источник устойчивых стремлений человека к самосовершенствованию. Спортсмен, как артист, вдохновляет людей. В этом большой смысл».
После окончания скоростного спуска женщин на склонах горы Чегет зрители — катающиеся туристы — по опустевшей трассе бросились вниз. Конечно, некоторые из них, чрезмерно увлекшись, падали, получили травмы, но так ли велика цена за пережитый восторг вдохновения?!
В день мужского скоростного спуска по канатной дороге на гору Чегет был ограничен подъем туристов и зрителей с лыжами.
— Но без лыж не добраться до трассы!
— А если выедет турист на трассу — убьет и себя, и спортсмена!
И не стали поднимать. Трасса пустынна: серая полоса утрамбованного снега пересекает склоны, спады, виражами опоясывает мульды, залитые пустым солнечным светом, и одинокая фигурка лыжника тоскливо теряется на склоне огромной горы, никому не видная из долины до самых последних секунд финиша. Экая бессмыслица!
А перед стартом скоростного спуска женщин, когда уже нависла предстартовая тишина, кто-то из ребят-спортсменов сказал бодро: «Повезло вам, девчонки, — на трассе полно зрителей». Наконец, пустили туристов, прямо «живой коридор». И по лицам девушек, закрытым касками и очками, прошли улыбки. А было на трассе всего каких-нибудь полторы сотни зрителей — отдельные группки на расстоянии в полкилометра одна от другой.
Нет, нужны спортсмену зрители! Я знаю. Когда висишь, рискуя, на скалах, когда на плоту падаешь в ревущий порог горной реки, как хорошо и весело, когда на тебя смотрят!
Вас интересуют горные лыжи? Я имею в виду горнолыжный спорт, так принято говорить. Но сами лыжи — целая проблема.
Бывают лыжи хорошие, но чаще плохие. Хорошие лыжи сами идут в поворот, сами встречают бугор, обтекают его. Они, как живые, с ними можно говорить: приказать им вцепиться в лед крутого лба над обрывом и проскользить на острие кантов — они не заскребут, не сорвутся, пронесут над пропастью. Их можно попросить пригладить плавно снежный пух в широком реверансе поворота. Они поймут. Отпущенные напрямую, они не задрожат, захлебываясь скоростью, а будут уходить вперед устойчиво ровно, не рыская, не вырываясь из-под ног, и только ветер давит на голову, грудь.
О хороших лыжах мечтают, но обладание ими — удача (я уже не говорю о стоимости — по международным стандартам она никак не менее цены мотоцикла).
Вот незнакомые лыжи. Вы просите специалиста посмотреть их. Он берется за носок лыжи, а вы держите ее пятку и скручиваете лыжу в пропеллер, чувствуя ее сопротивление. Чем жестче отвечает она на усилие, тем надежнее будет держать на крутом льду. Затем вы гнете лыжу поперек, и теперь она должна быть податливой, мягкой. Совместить крутильную жесткость с поперечной мягкостью — вот проблема. Только тонкими ухищрениями удается что-то сделать, но лыжи становятся сложным сооружением из слоев металла, пластмасс, стеклянных нитей, дерева.
Специалист стучит по лыже, смотрит, как пробегает волна колебаний, как затухает, это важно для скоростного скольжения напрямую и для проскальзывания на повороте. И, наконец, геометрия лыжи: ее «талия», ее свободный изгиб.
Но в конце концов консультант признается, что по-настоящему понять характер лыж можно только одев их на умелые ноги.
Где-нибудь в горной хижине вечером у камина, наслушавшись горнолыжных разговоров, кто-нибудь спросит: «А какие лыжи лучше: жесткие или мягкие, например, для мягкого снега и слалома?». Но это не вопрос: качество лыж определяет какой-то сложный многопараметрический функционал, увы, не выведенный еще. И хорошие лыжи создают подбором, наудачу, из многих-многих неудач. Тогда, наконец, вещь, вполне внешне похожая на лыжи, превращается в действительную ценность — хорошие горные лыжи.
Я работаю на склонах высокой горы, на которой тренируются и катаются лыжники. И предмет моей деятельности — снег; но не из-за горных лыж (вернее, не только из-за них), я участвую в работе людей, изучающих стихию снежных лавин, — грозную «белую смерть».
Снег накапливается на склонах, и он живет: потоки тепла от земли пронизывают его по цепочкам ледяных кристаллов, потоки водяного пара тянутся тоже снизу вверх по воздуху, в решетке ледяных игл. Кристаллы: одни — уменьшаются, другие — растут, теряют лучи, округляются, не могут уже сцепляться, и в какой-то момент сотни тысяч тонн снега сбрасывает с себя гора и обрушивает в долину со скоростью поезда.
А свойства снега едины. В пространственной картине напряжений и деформаций, когда снег, сминаясь, вытягиваясь, перекашиваясь в медленно ползущих пластах на склоне или в волнах мчащейся лавины, или разлетаясь веером из-под скользящей поверхности лыж, или когда неведомая сила поднимает лыжника на поверхность рыхлого снега и он всплывает, набирая скорость, глиссирует, как по воде — во всем этом общие свойства снега, сегодня еще почти неведомые нам, если изучить их (например, так же, как строители кораблей изучили и поняли воду), тогда ударные волны снежных обвалов, медленные шевеления «притаившихся лавин» и волшебные свойства самых лучших в мире горных лыж откроются нам в строгих решениях стройных и красивых снежных задач.
Я использую горные лыжи как транспорт, чтобы с верхней станции Чегетской канатной дороги добраться до площадки на снежном склоне, где установлены мои приборы для измерений в зоне отрыва лавин. Передвижение здесь требует владения лыжами, и это оправдывает мое стремление лишний раз покататься на склонах большой горы.
О, иногда это целые маленькие путешествия! Они длятся минуты, а запоминаются как событие. Закрепив на ногах лыжи, и уже не на земле, а на границе воздуха и наклоненной поверхности снега падать, продолжая падение, касаясь лыжами снега, в едином падающем движении вперед и вниз — какое яркое и радостное наслаждение! Или же по буграм, ожесточась, взрывать глубокой канавой мякоть снега ударами лыж, отдернув ноги, перелететь бугор, а следующий разворотить опять и, резко остановившись, взрывом снежных комков охлестнуть зрителей и понять наконец, что, спускаясь, забыл дышать…
Но не катание, не технические проблемы, не трассы, не снег... Горные лыжи — это люди большого спорта.
Я вижу их на горных трассах, в креслах подъемников, в автобусах на шоссе. Я вижу их на пьедесталах почета, на финишной поляне под мачтами флагов среди зрителей.
Но иногда я вижу их на старте. Там...
Прошлой весной в Приэльбрусье было много снега, и скалы-жандармы на Чегетском гребне скрылись под толщей снежных карнизов. Крупные камни-избушки вокруг старта утонули в плавных снежных валах.
Долговязый стартер кричит в телефон:
— Финиш, финиш, сообщите готовность… Хорошо, понял вас, понял..
Солдат с полевой рацией кутается от ветра, прячет сигарету в ладонь, тоже кричит в свой микрофон, переговаривается с долиной, с далеким, утонувшим в глубине финишем. Мотается, гнется над ним на ветру прут антенны.
Гонщик на старте. Рядом с ним, тоже в шлеме, парень на лыжах.
— Серега, все будет нормально.
— Да.
— Все будет в порядке. Не отвлекайся, Не думай ни о чем, только о трассе. На диагоналях расслабляйся, дыши. Все будет в порядке.
— Да.
Гонщик встал рядом со стартером, установил лыжи у стартовой планки. Быстро поправил очки, вздохнул, задержал дыхание, снова вздохнул, чуть передвинул лыжи и наклонился с рукой стартера на плече.
И теперь с ним уже никто не разговаривал.
Стрелка на циферблате «Омеги» отсчитывает секунды... 45… 50... 55 — первый гудок — и оставшиеся пять секунд стартер отсчитает вместе с гудками: «Пять... четыре... три... два… один… — как выстрел, — марш!».
Толчок палками, широкий разгонный шаг, один, второй, третий — и стойка: собранное тело, согнутые колени, распластанная вдоль линии лыж спина.
Трасса готова?
Еще на Спартакиаде РСФСР я познакомился с ним, с Сергеем Грищенко. Он завоевал тогда золотую медаль в слаломе-гиганте. Теперь на первенстве СССР он занял в слаломе третье место, в гиганте — четвертое. В день скоростного спуска я встретился с Сергеем на горе, уже выше верхней станции второй канатной дороги. Дальше к старту нужно было подниматься своим ходом. Мы были еще в трехстах метрах ниже, когда стартовал участник под номером один — Анатолий Тормосин. Он приближается. Первый участок прямой, как стрела, и достаточно крут. В низкой скоростной стойке лыжник мчится на нас, как гоночный автомобиль. Мы стоим совсем рядом с трассой, у линии маленьких бумажных флажков. Мгновение кажется, что Тормосин летит прямо на нас, и я уже готов шарахнуться, но он прошел совсем рядом в шипении снега, стремительно, как снаряд. Но это не снаряд, а живой человек, с которым час назад я разговаривал в кафе выше первой станции канатки: рыжеватый приветливый парень с длинными баками, как надо по моде.
— Ай да Термос, — весело говорит Сережа, — хорошо ушел!
Приближается, вырастает, летит опять прямо на нас номер два — Александр Голубков. Опять промчался очень близко, но успел рассмотреть, как бьются его лыжи на мельчайших снежных буграх.
— И-их, Голубок,— говорит Сережа. — Зашуршали ребятки...
Сережа стал было надевать лыжи, но смотрит, как приближается номер три.
— Что это, они через минуту стартуют! Тогда ходу, у меня двадцать четвертый!
Сергей поднял лыжи и, выбивая ботинками ступеньки в снегу, пошел вверх. Я был на лыжах и быстро отстал.
Когда я поднялся, Сергей уже надел лыжи. Сквозь оранжевую маску очков видно лицо: и никакого напряжения, скорее задумчивость, мягкость.
Вдруг сверху кричит человек тоном тренера: «Серега, Серега, разомнись! Ты что?».
Тогда Сергей толкается палками, отъезжает назад, энергично гнется...
Стартует двадцать второй, за ним стоит уже двадцать третий, Сергей застегивает замки ботинок. Теперь ноги зажаты в тисках холодных пластмассовых ботинок, но только на пять минут: две минуты на старте и три минуты на трассе. Выпрямляется. К нему подъезжает тренер.
— Все будет в порядке, Серега.
— Да.
— Серега, не отвлекайся, думай только о трассе.
— Хорошо (опять мягкая улыбка).
Двадцать третий встал рядом со стартером.
— Марш!
Ушел.
Голос стартера: «Финиш, стартовал двадцать третий. Сообщите готовность».
Сергей встал рядом со стартером, наклонился, поднял голову (очки-маска, подбородок, затянутый кожей шлема).
Стартер:
— Финиш, поздно сообщили готовность, откладываю старт на минуту.
Неловкая тишина.
Тренер:
— Серега, на косых успевай расслабляться.
Молча кивает.
— Серега, все будет в порядке.
— Ага — мягкая улыбка.
— Пять, четыре, три, два, один... Марш!
Толчок, разгонный шаг, второй, третий широко, мощно, весь прямой, вытянутый вверх. Стойка: согнутые колени, распластанная вдоль линии лыж спина.
Я смотрю на большой циферблат «Омеги»: 15 секунд... 25. 40.
Сейчас он где-то над кафе выходит на правую косую диагональ, пролетает под тросами, креслами канатки, поворот налево, крутой спад...
55 секунд... Новые гудки «Омеги»: «Пять... четыре… на старте двадцать пятый — три... два...».
Облака над головой растаяли, теперь кругом жесткий солнечный свет, и предвершинный снежный гребень над стартом слепит сквозь очки, и черное сквозь очки небо.
За двадцать пятым встал тренер Сергея. Он снял теплый костюм, и на его комбинезоне номер 26.
В удивлении я спрашиваю: «Вы тренер Сергея?».
— Да нет же. — И он наклоняется с рукой стартера на плече.
Стартуют парни. Минут через тридцать с финиша по телефону сообщили: номер 24 — 3.01,62; номер 26 — 3.06,28. Лучшее время у Голубкова — номер два.
Под номером 26 стартовал Анатолий Герасимов. Это его я принял за тренера Сергея. Очень опытный гонщик, но мне кажется, что он заранее знал, что Сергей обгонит его.
Что заставляет стартовать, наперед зная, что не победишь? Обстоятельства, запущенная машина жизни? А может быть, несмотря ни на что, надежда победить? Или ставшие привычкой необходимость и радость борьбы? Но разве об этом спросишь?
Журнал: «Физкультура и спорт» № 3, 1971 год
Текст: Александр Берман
Помню фильм о горнолыжниках Франции. Парни ждут старта: лица закрыты очками, стесненное дыхание, судорожные движения губ. Новый кадр — трасса: крутой спад, собранная фигура лыжника, мелькание склона, скорость — и вдруг всплеск рук и коверкающая карусель ног, лыж, взрывы снежной пыли...
Новый кадр: лыжник ждет пусковых сигналов, сдвигает очки на лоб, открывает лицо. Пот на лице, отрешенные глаза глядят с экрана: то ли трассу вспоминает — ворота, бугры, виражи; то ли падения свои — мелькание деревьев, горных вершин, удары лыж, спутанные рывки ног, слепящие удары лицом о твердый снег.
Новый кадр — волнистый спад трассы: опять падение, треск, разлет обломков лыж — и тело катится вниз, кувыркаясь за пределы кадра. И снова в кадре старт. На этот раз видно несколько лыжников. Они разминаются, гнутся вбок, расстегивают «молнии», снимают разъемные теплые костюмы, остаются в тонких комбинезонах, совсем тонких, совсем легких. Вся трасса проходится за две-три минуты, три-четыре километра трассы, а если задержишься (задержишься!), — у спасателей в спасательных санях спальный мешок... Лыжник согнулся вперед и так остался, тяжело опираясь на палки (руки с палками над опущенной головой, сведенные лопатки под упругой тканью комбинезона, глаза закрыты маской очков, полуоткрытый рот).
Может быть, отдельные детали фильма я и перепутал, смешал с виденными мною стартами наяву. Не в деталях смысл — в настроении, в нем ошибиться нельзя — страх перед стартом. Так в этом фильме автор трактовал настроение гонщиков — страх...
А я боюсь сказать просто и прямо — страх, это не так просто, а сложнее во сто крат.
Один опытный тренер сказал: «Есть доступная каждому лыжнику скорость, как результат тренировки, и нельзя ее превышать. Если откусишь слишком большой кусок, то просто подавишься (опять «просто»!)».
Конечно, у лыжника есть возможность тормозить, регулировать скорость, но ведь надо победить.
Я спросил у лыжника: «Сергей, страшно перед стартом спуска?»…
— Нет.
— Можно мне поговорить с вами перед стартом?
— Нет, перед самым стартом не стоит.
У тренера я спросил: «Можно ли задавать вопросы лыжникам в последние минуты перед стартом?».
— Говори, им даже лучше, отвлекутся.
Конечно, если налететь на дерево, слететь с обрыва, сетки и матрасы вокруг деревьев — плохая надежда. Но на трассу выпускают спортсменов, с которыми это не должно произойти.
Известный тренер Юрий Преображенский сказал мне: «Конечно, риск есть, мы пытаемся свести его до минимума: деревья не ближе двадцати метров от трассы, сетки, матрасы, постановка ворот, заставляющих снизить скорость и прочее — все это введено в специальные правила. Но если бы спортсмен шел, привязанный на веревке, как на гимнастических лоджиях, даже если бы это было возможно, разве это был бы спорт? Мне приходится тренировать детей. Я готовлю их к состязаниям. Не могу не задавать себе вопрос: а не ограничиться ли общей физкультурой и простым катанием с гор?
Нет! Должны быть люди, доведшие до совершенства скорость мысли, красоту и точность движений. Это для них самих и для других людей, которые смотрят, читают, подражают, завидуют. В высшем спорте источник устойчивых стремлений человека к самосовершенствованию. Спортсмен, как артист, вдохновляет людей. В этом большой смысл».
После окончания скоростного спуска женщин на склонах горы Чегет зрители — катающиеся туристы — по опустевшей трассе бросились вниз. Конечно, некоторые из них, чрезмерно увлекшись, падали, получили травмы, но так ли велика цена за пережитый восторг вдохновения?!
В день мужского скоростного спуска по канатной дороге на гору Чегет был ограничен подъем туристов и зрителей с лыжами.
— Но без лыж не добраться до трассы!
— А если выедет турист на трассу — убьет и себя, и спортсмена!
И не стали поднимать. Трасса пустынна: серая полоса утрамбованного снега пересекает склоны, спады, виражами опоясывает мульды, залитые пустым солнечным светом, и одинокая фигурка лыжника тоскливо теряется на склоне огромной горы, никому не видная из долины до самых последних секунд финиша. Экая бессмыслица!
А перед стартом скоростного спуска женщин, когда уже нависла предстартовая тишина, кто-то из ребят-спортсменов сказал бодро: «Повезло вам, девчонки, — на трассе полно зрителей». Наконец, пустили туристов, прямо «живой коридор». И по лицам девушек, закрытым касками и очками, прошли улыбки. А было на трассе всего каких-нибудь полторы сотни зрителей — отдельные группки на расстоянии в полкилометра одна от другой.
Нет, нужны спортсмену зрители! Я знаю. Когда висишь, рискуя, на скалах, когда на плоту падаешь в ревущий порог горной реки, как хорошо и весело, когда на тебя смотрят!
Вас интересуют горные лыжи? Я имею в виду горнолыжный спорт, так принято говорить. Но сами лыжи — целая проблема.
Бывают лыжи хорошие, но чаще плохие. Хорошие лыжи сами идут в поворот, сами встречают бугор, обтекают его. Они, как живые, с ними можно говорить: приказать им вцепиться в лед крутого лба над обрывом и проскользить на острие кантов — они не заскребут, не сорвутся, пронесут над пропастью. Их можно попросить пригладить плавно снежный пух в широком реверансе поворота. Они поймут. Отпущенные напрямую, они не задрожат, захлебываясь скоростью, а будут уходить вперед устойчиво ровно, не рыская, не вырываясь из-под ног, и только ветер давит на голову, грудь.
О хороших лыжах мечтают, но обладание ими — удача (я уже не говорю о стоимости — по международным стандартам она никак не менее цены мотоцикла).
Вот незнакомые лыжи. Вы просите специалиста посмотреть их. Он берется за носок лыжи, а вы держите ее пятку и скручиваете лыжу в пропеллер, чувствуя ее сопротивление. Чем жестче отвечает она на усилие, тем надежнее будет держать на крутом льду. Затем вы гнете лыжу поперек, и теперь она должна быть податливой, мягкой. Совместить крутильную жесткость с поперечной мягкостью — вот проблема. Только тонкими ухищрениями удается что-то сделать, но лыжи становятся сложным сооружением из слоев металла, пластмасс, стеклянных нитей, дерева.
Специалист стучит по лыже, смотрит, как пробегает волна колебаний, как затухает, это важно для скоростного скольжения напрямую и для проскальзывания на повороте. И, наконец, геометрия лыжи: ее «талия», ее свободный изгиб.
Но в конце концов консультант признается, что по-настоящему понять характер лыж можно только одев их на умелые ноги.
Где-нибудь в горной хижине вечером у камина, наслушавшись горнолыжных разговоров, кто-нибудь спросит: «А какие лыжи лучше: жесткие или мягкие, например, для мягкого снега и слалома?». Но это не вопрос: качество лыж определяет какой-то сложный многопараметрический функционал, увы, не выведенный еще. И хорошие лыжи создают подбором, наудачу, из многих-многих неудач. Тогда, наконец, вещь, вполне внешне похожая на лыжи, превращается в действительную ценность — хорошие горные лыжи.
Я работаю на склонах высокой горы, на которой тренируются и катаются лыжники. И предмет моей деятельности — снег; но не из-за горных лыж (вернее, не только из-за них), я участвую в работе людей, изучающих стихию снежных лавин, — грозную «белую смерть».
Снег накапливается на склонах, и он живет: потоки тепла от земли пронизывают его по цепочкам ледяных кристаллов, потоки водяного пара тянутся тоже снизу вверх по воздуху, в решетке ледяных игл. Кристаллы: одни — уменьшаются, другие — растут, теряют лучи, округляются, не могут уже сцепляться, и в какой-то момент сотни тысяч тонн снега сбрасывает с себя гора и обрушивает в долину со скоростью поезда.
А свойства снега едины. В пространственной картине напряжений и деформаций, когда снег, сминаясь, вытягиваясь, перекашиваясь в медленно ползущих пластах на склоне или в волнах мчащейся лавины, или разлетаясь веером из-под скользящей поверхности лыж, или когда неведомая сила поднимает лыжника на поверхность рыхлого снега и он всплывает, набирая скорость, глиссирует, как по воде — во всем этом общие свойства снега, сегодня еще почти неведомые нам, если изучить их (например, так же, как строители кораблей изучили и поняли воду), тогда ударные волны снежных обвалов, медленные шевеления «притаившихся лавин» и волшебные свойства самых лучших в мире горных лыж откроются нам в строгих решениях стройных и красивых снежных задач.
Я использую горные лыжи как транспорт, чтобы с верхней станции Чегетской канатной дороги добраться до площадки на снежном склоне, где установлены мои приборы для измерений в зоне отрыва лавин. Передвижение здесь требует владения лыжами, и это оправдывает мое стремление лишний раз покататься на склонах большой горы.
О, иногда это целые маленькие путешествия! Они длятся минуты, а запоминаются как событие. Закрепив на ногах лыжи, и уже не на земле, а на границе воздуха и наклоненной поверхности снега падать, продолжая падение, касаясь лыжами снега, в едином падающем движении вперед и вниз — какое яркое и радостное наслаждение! Или же по буграм, ожесточась, взрывать глубокой канавой мякоть снега ударами лыж, отдернув ноги, перелететь бугор, а следующий разворотить опять и, резко остановившись, взрывом снежных комков охлестнуть зрителей и понять наконец, что, спускаясь, забыл дышать…
Но не катание, не технические проблемы, не трассы, не снег... Горные лыжи — это люди большого спорта.
Я вижу их на горных трассах, в креслах подъемников, в автобусах на шоссе. Я вижу их на пьедесталах почета, на финишной поляне под мачтами флагов среди зрителей.
Но иногда я вижу их на старте. Там...
Прошлой весной в Приэльбрусье было много снега, и скалы-жандармы на Чегетском гребне скрылись под толщей снежных карнизов. Крупные камни-избушки вокруг старта утонули в плавных снежных валах.
Долговязый стартер кричит в телефон:
— Финиш, финиш, сообщите готовность… Хорошо, понял вас, понял..
Солдат с полевой рацией кутается от ветра, прячет сигарету в ладонь, тоже кричит в свой микрофон, переговаривается с долиной, с далеким, утонувшим в глубине финишем. Мотается, гнется над ним на ветру прут антенны.
Гонщик на старте. Рядом с ним, тоже в шлеме, парень на лыжах.
— Серега, все будет нормально.
— Да.
— Все будет в порядке. Не отвлекайся, Не думай ни о чем, только о трассе. На диагоналях расслабляйся, дыши. Все будет в порядке.
— Да.
Гонщик встал рядом со стартером, установил лыжи у стартовой планки. Быстро поправил очки, вздохнул, задержал дыхание, снова вздохнул, чуть передвинул лыжи и наклонился с рукой стартера на плече.
И теперь с ним уже никто не разговаривал.
Стрелка на циферблате «Омеги» отсчитывает секунды... 45… 50... 55 — первый гудок — и оставшиеся пять секунд стартер отсчитает вместе с гудками: «Пять... четыре... три... два… один… — как выстрел, — марш!».
Толчок палками, широкий разгонный шаг, один, второй, третий — и стойка: собранное тело, согнутые колени, распластанная вдоль линии лыж спина.
Трасса готова?
Еще на Спартакиаде РСФСР я познакомился с ним, с Сергеем Грищенко. Он завоевал тогда золотую медаль в слаломе-гиганте. Теперь на первенстве СССР он занял в слаломе третье место, в гиганте — четвертое. В день скоростного спуска я встретился с Сергеем на горе, уже выше верхней станции второй канатной дороги. Дальше к старту нужно было подниматься своим ходом. Мы были еще в трехстах метрах ниже, когда стартовал участник под номером один — Анатолий Тормосин. Он приближается. Первый участок прямой, как стрела, и достаточно крут. В низкой скоростной стойке лыжник мчится на нас, как гоночный автомобиль. Мы стоим совсем рядом с трассой, у линии маленьких бумажных флажков. Мгновение кажется, что Тормосин летит прямо на нас, и я уже готов шарахнуться, но он прошел совсем рядом в шипении снега, стремительно, как снаряд. Но это не снаряд, а живой человек, с которым час назад я разговаривал в кафе выше первой станции канатки: рыжеватый приветливый парень с длинными баками, как надо по моде.
— Ай да Термос, — весело говорит Сережа, — хорошо ушел!
Приближается, вырастает, летит опять прямо на нас номер два — Александр Голубков. Опять промчался очень близко, но успел рассмотреть, как бьются его лыжи на мельчайших снежных буграх.
— И-их, Голубок,— говорит Сережа. — Зашуршали ребятки...
Сережа стал было надевать лыжи, но смотрит, как приближается номер три.
— Что это, они через минуту стартуют! Тогда ходу, у меня двадцать четвертый!
Сергей поднял лыжи и, выбивая ботинками ступеньки в снегу, пошел вверх. Я был на лыжах и быстро отстал.
Когда я поднялся, Сергей уже надел лыжи. Сквозь оранжевую маску очков видно лицо: и никакого напряжения, скорее задумчивость, мягкость.
Вдруг сверху кричит человек тоном тренера: «Серега, Серега, разомнись! Ты что?».
Тогда Сергей толкается палками, отъезжает назад, энергично гнется...
Стартует двадцать второй, за ним стоит уже двадцать третий, Сергей застегивает замки ботинок. Теперь ноги зажаты в тисках холодных пластмассовых ботинок, но только на пять минут: две минуты на старте и три минуты на трассе. Выпрямляется. К нему подъезжает тренер.
— Все будет в порядке, Серега.
— Да.
— Серега, не отвлекайся, думай только о трассе.
— Хорошо (опять мягкая улыбка).
Двадцать третий встал рядом со стартером.
— Марш!
Ушел.
Голос стартера: «Финиш, стартовал двадцать третий. Сообщите готовность».
Сергей встал рядом со стартером, наклонился, поднял голову (очки-маска, подбородок, затянутый кожей шлема).
Стартер:
— Финиш, поздно сообщили готовность, откладываю старт на минуту.
Неловкая тишина.
Тренер:
— Серега, на косых успевай расслабляться.
Молча кивает.
— Серега, все будет в порядке.
— Ага — мягкая улыбка.
— Пять, четыре, три, два, один... Марш!
Толчок, разгонный шаг, второй, третий широко, мощно, весь прямой, вытянутый вверх. Стойка: согнутые колени, распластанная вдоль линии лыж спина.
Я смотрю на большой циферблат «Омеги»: 15 секунд... 25. 40.
Сейчас он где-то над кафе выходит на правую косую диагональ, пролетает под тросами, креслами канатки, поворот налево, крутой спад...
55 секунд... Новые гудки «Омеги»: «Пять... четыре… на старте двадцать пятый — три... два...».
Облака над головой растаяли, теперь кругом жесткий солнечный свет, и предвершинный снежный гребень над стартом слепит сквозь очки, и черное сквозь очки небо.
За двадцать пятым встал тренер Сергея. Он снял теплый костюм, и на его комбинезоне номер 26.
В удивлении я спрашиваю: «Вы тренер Сергея?».
— Да нет же. — И он наклоняется с рукой стартера на плече.
Стартуют парни. Минут через тридцать с финиша по телефону сообщили: номер 24 — 3.01,62; номер 26 — 3.06,28. Лучшее время у Голубкова — номер два.
Под номером 26 стартовал Анатолий Герасимов. Это его я принял за тренера Сергея. Очень опытный гонщик, но мне кажется, что он заранее знал, что Сергей обгонит его.
Что заставляет стартовать, наперед зная, что не победишь? Обстоятельства, запущенная машина жизни? А может быть, несмотря ни на что, надежда победить? Или ставшие привычкой необходимость и радость борьбы? Но разве об этом спросишь?
Издание: «Физкультура и спорт»
Годы: 1971
Курорт: Приэльбрусье
Люди: Юрий Преображенский