Братство горы Чегет
Чегет-1973. Жмурясь от света, тянутся к Чегету первые пилигримы. В своих уродливых, громоздких тяжелых веригах (горнолыжных ботинках), с крестом (лыжами) на плечах.
Журнал: «Физкультура и спорт» № 1, 1973 год
Текст: Евгений Билькис
Фото: Вадим Гиппенрейтер
Зимой толпы паломников устремляются к высокогорным ущельям Кавказа. В аэропорту Минводы сталкиваются два встречных потока. Суетливые, с нервным блеском в глазах, с зеленовато-бледным, типично городским цветом лица — это те, что туда. Золотисто-смуглые, солидные в движениях и манерах — это те, что оттуда. В глуховатой какофонии аэропортовских звуков различимо, как мерцание одинокой звезды, лишь одно слово: «Чегет».
Чегет — вершина в Приэльбрусье. Именно сюда, в Баксанское ущелье, сворачивает не страшась чувства локтя, густая толпа пришельцев. И это понятно, ибо во всем (нет, не будем говорить обо всем мире)... Ибо во всем Кавказе что можно сравнить с Чегетом!
ГОРА
Чегет — священная гора горнолыжников. Разобщенные в больших городах, они слетаются сюда, чтобы утолить голод страсти. А Чегет обилен и неисчерпаем как море. В просторах горы удается затеряться одержимым, сколь они ни велики числом. И те, преисполненные желания приобщиться, оказавшись с глазу на глаз с горой, неминуемо пожалеют о собственном безрассудстве или в лучшем случае удивятся ему.
Чегет — стихия. Стихия, поглощающая человека. Происходит что-то невероятное с личностью. Личность при столкновении с горой распадается на простые слагаемые спектра. На лице надеты маски. Маска — «трус». Маска — «блаженство». Маска — «упрямство». «Паника», «решимость», «уязвленное самолюбие», «бретерская холодность», «веселое удальство».
Единственная музыка на этом балете масок — шуршание, посвистывание, залихватский режущий звук, который издают лыжи на вираже. Хоровод скользит и скользит вниз с крутизны. В ослепительном свете все сияет, искрится, заполнены светом голубые глыбы льда. Свет — тоже музыка. Наподобие бетховенской оды радости она обрушивается с небес. С восходом солнца начинается день горнолыжной фиесты.
УТРО
Первый же косой луч солнца — лазерный луч. Он прошивает студеность ночи. Все, что заденет этот луч, тут же плавится и накаляется. Горное чудо. Награда и компенсация для тех (многих и многих), кого страсть приучила быть нетребовательным к комфорту. Покинув свои убогие жилища, они погружаются как в ванну в нежное тепло новорожденного дня. Жмурясь от света, вглядываются они в знакомую панораму утренних гор (горы ни одного часа не бывают одинаковыми). В это время уже тянутся к Чегету первые пилигримы. В своих уродливых, громоздких тяжелых веригах (горнолыжных ботинках), с крестом (лыжами) на плечах. Они молчат — где уж тут говорить с такой ношей, — но трудный путь дается им легко, ибо сулит первенство в очереди на подъемник.
Очередь на подъемник утром в час пик; пухлая, мощная очередь, напоминающая благодаря стоящим «на попа» лыжам взвод служилых с пиками. Внутри очереди настроение раздраженной сдержанности и «умного», деланого стоицизма. Вокруг, возле и повсюду — штакетники, частоколы и прочие сооружения из составленных лыж. По всему биваку — млеющие под солнцем и от бесконечности ожидания преувеличенно праздные, как техасские ковбои, горнолыжники. Там, наверху, произойдет взрыв накопленной энергии. Пока что им остается лишь одно — ждать.
Отсюда, с подножия, видно, как в поднебесье, голубом и белом, скользят навстречу друг другу черные точки кресел и как по пустым еще склонам ползут вниз букашки лыжников.
Равномерно через каждые 30 секунд очередные счастливчики из очереди подбирают под себя ноги и погружаются в нирвану выстраданного счастья. Теперь, когда светлое будущее уже гарантировано, можно оглядеть распахнувшееся пространство... 16 минут подъема, полета в горах. Сон, в котором снятся горы.
ДЕНЬ
Чегет, как уже говорилось, стихия. Гора — океан. И океан этот всегда неспокоен. Огромные валы (бугры) иногда бывают сглажены выпавшим снегом, но сотни лыжников быстро восстанавливают картину девятого вала. Путешествие через этот бушующий океан полно превратностей. Не все, далеко не все здесь опытные моряки. Не все приплывают в гавань целыми и невредимыми.
Мимо ползущих в нелепой, скрюченной позе новичков проносятся с шипением и свистом бывалые, опытные, матерые. Словно поймав кончик волны, стремительно и воздушно уносятся они вниз — газовая, снежная вуаль обнимает их ноги. Долго и пристально смотрит им вслед новичок — «чайник» на принятом жаргоне. Смотрит — не едет. Завидует ли? Да нет, пожалуй: слишком велика пропасть, разделяющая их, чтобы завидовать.
Нет, неумелец просто отдыхает. Внизу, сколько открыто взору его, простирается гора. Мощный инстинкт самосохранения защищает его от горы. Защищает неумело. Его смешная («чайник») стойка продиктована инстинктом. Инстинкт тянет назад, в то время как закон физики и весь технический коран предусматривает наклон вперед. Страх, явно или тайно засевший в сердце и в спинном мозге, откуда исходят команды мышцам, вносит фальшивую ноту в эти команды.
Новичок продвигается вперед пядь за пядью. Гора для него — поле брани. Пот проедает глаза, дрожат мускулы, в горле хрип, на устах полустон-полупроклятие. И все несутся и несутся мимо — существа из другого мира, из лучезарного мира храбрых, веселых, загорелых и обветренных людей, которые режут и плавят давным-давно прирученную гору, лишь покрякивают и покрикивают от довольствия.
Однако и у «чайника» есть свои преимущества. Рано или поздно он дождется награды за свои мучения. Только ему дано испытать несравненное по остроте чувство победы над страхом и над горой, над жутким снарядом — лыжами. Он будет корчиться, извиваться, пока неожиданно не блеснет для него яркий свет дня. Тогда стремительно, как бег бамбука, вырастет он, вырвется верх из трясины неполноценности, физического и морального изнеможения.
ПАУЗА СРЕДИ БЕЛА ДНЯ
Чегет — горнолыжная республика. Страна контрастов. Роскошные доспехи, горделивая осанка королей и рыцарей — и скромное, «ширпотребное» платье разночинной массы. Здесь есть пляжи, устеленные лоснящимися от защитного крема телами солнцепоклонников. Глаза их закрыты, носы заклеены, на устах печать.
В тренировочных центрах — в мульдах и кулуарах — происходит муштра. На трассах — непрерывное движение. Чегет не бывает пустым, по крайней мере в тех границах, переступать которые нецелесообразно горнолыжнику. Если все же их переступить, просто так, из любопытства, то странный мир открывается взору: без лыж, без асов и новичков, без трасс, бугров, загара, тросов, бугелей, кресел.
В ненарушимом безмолвии застыли брошенные с той минуты, как бог бросил, пропасти и остроконечные груды гор, каменистые россыпи среди снегов, острова желтеющей старой травы. Пустыня гор. Гор нетронутых, не ведающих своего имени, «Гор в себе».
Но процесс созерцания накаляет душу сильнее, чем солнце спину. Лыжи сами шагают в ту сторону, которая оставлена только что, и не без облегчения. Почему? Чем вызвано это желание поскорее вернуться к людям, расстаться с прекрасным? Быть может, это как вдыхать кислород: доза должна быть ограничена.
***
Огненная струя солнца исчерпывается, выливается часам к трем. Тень ведет наступление исподволь, постепенно захватывая все новые и новые пространства. Тень — вечный холод ледников, ломкая жесткость наста, предвестник холодной ночи. Отступая перед тенью, вся лыжная кавалькада с шуршанием, свистом и грохотом скатывается вниз.
ПОСЕЛОК
Просторная площадь перед Чегетом, разрезанная тенью горы, выглядит так же, как утром. Повсюду: в штабелях и козлах, как ружья, сложены послужившие за день лыжи. На изнуренных лицах глубокое удовлетворение. День окончен, исчерпаны смысл и сила дня.
Приняв (или не приняв) душ, съедают свой своевременный обед обитатели отелей. А в двух небольших, но неуютных поселковых харчевнях сонмища голодных «дикарей» бьются за шницель и мочат усы в борще, пока солнце догорает где-то там, в тех заоблачных пространствах, которые нам увидеть не дано. Сквозь мутные стекла шашлычной видны двухэтажные строения поселка и подсвеченные красноватым солнцем ледники, неуклюже, как с чужого плеча, насаженные на вершинах.
Медленно, по капле, синеет вечер, хотя наверху, в жилище демона, еще долго, неправдоподобно долго остается багряно-лилово-розовато-пепельное, врубелевское. По дороге бредут скучающие люди, кто с магнитофоном, кто с транзистором, кто с бутылками на веревках — по нарзан из источника. Когда зажигаются звезды, всё окончательно пустеет. Грядет ночь, обнимающая и усталость, и скуку, смывающая все разговоры, всю шелуху с палубы фантастического корабля «Чегет». Узкий луч пронизывает черноту неба. Это на самом Чегете, высоко над и вне поселка, очевидно, в блеске остроумных шуток и гитарном звоне проживает горнолыжная (туристская) элита.
Всем прочим отведены каюты, кубрики и трюмы. Качаются они в волнах кавказского эфира. Перебиваются в них люди — кто как может — в ожидании, пока земля совершит оборот и начнется очередной день. Что принесет этот день? Будет ли он как все? Кто знает? В книге Чегета среди ослепительно белых страниц нет-нет да и попадаются черные.
ШТОРМ
Черный день Чегета — буря, нахлынувшая невесть откуда. Чума во время пира. Буран начинается, как тот знаменитый, в «Капитанской дочке»: вот еще было «облачко», и тут же «делается мрак и вихорь». Мгла идет откуда-то с Эльбруса. Косматая, сизая, серая мгла неотвратимо пожирает, замещает синеву неба. Еще на Чегете сияет вовсю солнце (июльское, по равнинным масштабам), но уже минуты его сочтены.
Во хмелю этого солнечного пира мало кто проявляет должную предусмотрительность. Лишь когда рванет вдруг ледяной ветер, все спохватываются, что пора удирать. Да поздно уже. Солнца нет. Не только что лета нет — стоит жесточайшая из зим. Все воет и носится, снегом стегает по глазам, ни секунды передышки, склон леденеет, лыжи грохочут по льду, теряют управление. Это уже не катание, а спасение бегством. Капюшоны надвинуты пониже. Все задраено, завязано, застегнуто, зашнурено — не до шуток.
Кафе «Ай» в шторм как зимовье в тайге. В круглом, со стеклянными стенами холле, где в солнце (а было ли солнце когда-нибудь?) всегда пустовато, теперь негде упасть не то что яблоку, но даже грецкому ореху. Здесь набираются храбрости и тепла, хотя весь накопленный запас тает, стоит лишь высунуться за порог. А спуска все равно не избежать (тот не мужчина, кто станет спускаться на подъемнике!).
Этот спуск бесконечен. Среди свиста, улюлюканья, торжествующего визга пурги. Все темно, серо, небо подхватило гору, паника, SOS отовсюду. Грохоча на виражах своими первоклассными кантами, уносятся, обгоняя, лихачи. Эти все могут, в том числе и спасаться. Они, наверное, не успевают прочувствовать губительное дыхание арктической пустыни, обратить внимание на глохнущие, как в вате, вопли засыпаемого каравана.
Среди ужаса и отчаяния не сразу доходит до сознания весть о свободе. Внезапная тишина возвещает о том, что спасительная гавань достигнута. Можно перевести дыхание, унять сердце, проглотить слюну, оглядеться. Вот и солнце, не «уже», а «еще», потому что мгла не успела дойти сюда, в долину. У подножия Чегета, как ни в чем не бывало, идет обычная бойкая торговля «резиновыми» шашлыками. Какое-то возбуждение и приподнятость чувствуются в неурочный час на многолюдной площади. Еще шум отставшей погони в ушах. И где-то в уголке сознания мысль о вынужденном отдыхе. О ненужном, непрошенном, но заслуженном отдыхе.
***
Снег идет. Он сулит надежду. Давно пора залечить ободранные, зализанные до льда склоны. Залечить ссадины на скользящей поверхности лыж. Дать уняться боли в мышцах, в коленях.
Снег идет! В трех многоэтажных отелях, во всех домах, избушках, щелях (лишь бы крыша была над головой) укрывается чегетское воинство.
Снег идет! Не видать далеких вершин, не видать и близких, ничего не видно, не отличить утра от вечера. Всё однообразно бело, как в разгар зимы в заснеженном лесу. Снег, тишина, шорохи. Снег — это хорошо, весьма полезно. Если б не было так худо без солнца! Без солнца — тускло, серо, промозгло, холодно, буднично. Ненужная, никчемная жизнь.
Чегет — это солнце. Небывалое, нереальное сочетание покалывающей, прозрачной, морозной свежести зимы с торжественной ярью лета. За одним только этим, не будь даже горных лыж, стоило бы ехать сюда. Но, впрочем, нет, не сюда, куда угодно, но не сюда. Чегет без лыж — нелепость.
ГОРНЫЕ ЛЫЖИ
Это не увлечение — лекарство. Напиток. выжигающий накипь со дна души. Огненная оглушающая смесь из страха, преодоления страха, восторга. Старая пыльная шкура повседневности сброшена, заброшены подальше с глаз, на антресоли — костюм, учебники, кандидатский минимум — все виды долга. Правда, и здесь, на Чегете, есть свои изъяны, особенно для дикаря: заботы о пропитании, ночлеге, но все это не отнимает ни утра, ни горы, ни солнца, ни лыж.
Для кого в виде реальности, для кого-то — в виде надежды существуют Они — неслыханное наслаждение властью над слепой скоростью во время спуска, могущество неземного существа. Разве это люди, а не горные боги летят, заигрывая с горой, вниз, оставляя за собой шлейф поземки!
Вот отчего тысячи жаждущих припадают к необъятной снежной груди Чегета. Чегет — натянувшаяся до звона струна жизни, которая в городе, свернутая в моток, лежит в портфеле.
Журнал: «Физкультура и спорт» № 1, 1973 год
Текст: Евгений Билькис
Фото: Вадим Гиппенрейтер
Зимой толпы паломников устремляются к высокогорным ущельям Кавказа. В аэропорту Минводы сталкиваются два встречных потока. Суетливые, с нервным блеском в глазах, с зеленовато-бледным, типично городским цветом лица — это те, что туда. Золотисто-смуглые, солидные в движениях и манерах — это те, что оттуда. В глуховатой какофонии аэропортовских звуков различимо, как мерцание одинокой звезды, лишь одно слово: «Чегет».
Чегет — вершина в Приэльбрусье. Именно сюда, в Баксанское ущелье, сворачивает не страшась чувства локтя, густая толпа пришельцев. И это понятно, ибо во всем (нет, не будем говорить обо всем мире)... Ибо во всем Кавказе что можно сравнить с Чегетом!
ГОРА
Чегет — священная гора горнолыжников. Разобщенные в больших городах, они слетаются сюда, чтобы утолить голод страсти. А Чегет обилен и неисчерпаем как море. В просторах горы удается затеряться одержимым, сколь они ни велики числом. И те, преисполненные желания приобщиться, оказавшись с глазу на глаз с горой, неминуемо пожалеют о собственном безрассудстве или в лучшем случае удивятся ему.
Чегет — стихия. Стихия, поглощающая человека. Происходит что-то невероятное с личностью. Личность при столкновении с горой распадается на простые слагаемые спектра. На лице надеты маски. Маска — «трус». Маска — «блаженство». Маска — «упрямство». «Паника», «решимость», «уязвленное самолюбие», «бретерская холодность», «веселое удальство».
Единственная музыка на этом балете масок — шуршание, посвистывание, залихватский режущий звук, который издают лыжи на вираже. Хоровод скользит и скользит вниз с крутизны. В ослепительном свете все сияет, искрится, заполнены светом голубые глыбы льда. Свет — тоже музыка. Наподобие бетховенской оды радости она обрушивается с небес. С восходом солнца начинается день горнолыжной фиесты.
УТРО
Первый же косой луч солнца — лазерный луч. Он прошивает студеность ночи. Все, что заденет этот луч, тут же плавится и накаляется. Горное чудо. Награда и компенсация для тех (многих и многих), кого страсть приучила быть нетребовательным к комфорту. Покинув свои убогие жилища, они погружаются как в ванну в нежное тепло новорожденного дня. Жмурясь от света, вглядываются они в знакомую панораму утренних гор (горы ни одного часа не бывают одинаковыми). В это время уже тянутся к Чегету первые пилигримы. В своих уродливых, громоздких тяжелых веригах (горнолыжных ботинках), с крестом (лыжами) на плечах. Они молчат — где уж тут говорить с такой ношей, — но трудный путь дается им легко, ибо сулит первенство в очереди на подъемник.
Очередь на подъемник утром в час пик; пухлая, мощная очередь, напоминающая благодаря стоящим «на попа» лыжам взвод служилых с пиками. Внутри очереди настроение раздраженной сдержанности и «умного», деланого стоицизма. Вокруг, возле и повсюду — штакетники, частоколы и прочие сооружения из составленных лыж. По всему биваку — млеющие под солнцем и от бесконечности ожидания преувеличенно праздные, как техасские ковбои, горнолыжники. Там, наверху, произойдет взрыв накопленной энергии. Пока что им остается лишь одно — ждать.
Отсюда, с подножия, видно, как в поднебесье, голубом и белом, скользят навстречу друг другу черные точки кресел и как по пустым еще склонам ползут вниз букашки лыжников.
Равномерно через каждые 30 секунд очередные счастливчики из очереди подбирают под себя ноги и погружаются в нирвану выстраданного счастья. Теперь, когда светлое будущее уже гарантировано, можно оглядеть распахнувшееся пространство... 16 минут подъема, полета в горах. Сон, в котором снятся горы.
ДЕНЬ
Чегет, как уже говорилось, стихия. Гора — океан. И океан этот всегда неспокоен. Огромные валы (бугры) иногда бывают сглажены выпавшим снегом, но сотни лыжников быстро восстанавливают картину девятого вала. Путешествие через этот бушующий океан полно превратностей. Не все, далеко не все здесь опытные моряки. Не все приплывают в гавань целыми и невредимыми.
Мимо ползущих в нелепой, скрюченной позе новичков проносятся с шипением и свистом бывалые, опытные, матерые. Словно поймав кончик волны, стремительно и воздушно уносятся они вниз — газовая, снежная вуаль обнимает их ноги. Долго и пристально смотрит им вслед новичок — «чайник» на принятом жаргоне. Смотрит — не едет. Завидует ли? Да нет, пожалуй: слишком велика пропасть, разделяющая их, чтобы завидовать.
Нет, неумелец просто отдыхает. Внизу, сколько открыто взору его, простирается гора. Мощный инстинкт самосохранения защищает его от горы. Защищает неумело. Его смешная («чайник») стойка продиктована инстинктом. Инстинкт тянет назад, в то время как закон физики и весь технический коран предусматривает наклон вперед. Страх, явно или тайно засевший в сердце и в спинном мозге, откуда исходят команды мышцам, вносит фальшивую ноту в эти команды.
Новичок продвигается вперед пядь за пядью. Гора для него — поле брани. Пот проедает глаза, дрожат мускулы, в горле хрип, на устах полустон-полупроклятие. И все несутся и несутся мимо — существа из другого мира, из лучезарного мира храбрых, веселых, загорелых и обветренных людей, которые режут и плавят давным-давно прирученную гору, лишь покрякивают и покрикивают от довольствия.
Однако и у «чайника» есть свои преимущества. Рано или поздно он дождется награды за свои мучения. Только ему дано испытать несравненное по остроте чувство победы над страхом и над горой, над жутким снарядом — лыжами. Он будет корчиться, извиваться, пока неожиданно не блеснет для него яркий свет дня. Тогда стремительно, как бег бамбука, вырастет он, вырвется верх из трясины неполноценности, физического и морального изнеможения.
ПАУЗА СРЕДИ БЕЛА ДНЯ
Чегет — горнолыжная республика. Страна контрастов. Роскошные доспехи, горделивая осанка королей и рыцарей — и скромное, «ширпотребное» платье разночинной массы. Здесь есть пляжи, устеленные лоснящимися от защитного крема телами солнцепоклонников. Глаза их закрыты, носы заклеены, на устах печать.
В тренировочных центрах — в мульдах и кулуарах — происходит муштра. На трассах — непрерывное движение. Чегет не бывает пустым, по крайней мере в тех границах, переступать которые нецелесообразно горнолыжнику. Если все же их переступить, просто так, из любопытства, то странный мир открывается взору: без лыж, без асов и новичков, без трасс, бугров, загара, тросов, бугелей, кресел.
В ненарушимом безмолвии застыли брошенные с той минуты, как бог бросил, пропасти и остроконечные груды гор, каменистые россыпи среди снегов, острова желтеющей старой травы. Пустыня гор. Гор нетронутых, не ведающих своего имени, «Гор в себе».
Но процесс созерцания накаляет душу сильнее, чем солнце спину. Лыжи сами шагают в ту сторону, которая оставлена только что, и не без облегчения. Почему? Чем вызвано это желание поскорее вернуться к людям, расстаться с прекрасным? Быть может, это как вдыхать кислород: доза должна быть ограничена.
***
Огненная струя солнца исчерпывается, выливается часам к трем. Тень ведет наступление исподволь, постепенно захватывая все новые и новые пространства. Тень — вечный холод ледников, ломкая жесткость наста, предвестник холодной ночи. Отступая перед тенью, вся лыжная кавалькада с шуршанием, свистом и грохотом скатывается вниз.
ПОСЕЛОК
Просторная площадь перед Чегетом, разрезанная тенью горы, выглядит так же, как утром. Повсюду: в штабелях и козлах, как ружья, сложены послужившие за день лыжи. На изнуренных лицах глубокое удовлетворение. День окончен, исчерпаны смысл и сила дня.
Приняв (или не приняв) душ, съедают свой своевременный обед обитатели отелей. А в двух небольших, но неуютных поселковых харчевнях сонмища голодных «дикарей» бьются за шницель и мочат усы в борще, пока солнце догорает где-то там, в тех заоблачных пространствах, которые нам увидеть не дано. Сквозь мутные стекла шашлычной видны двухэтажные строения поселка и подсвеченные красноватым солнцем ледники, неуклюже, как с чужого плеча, насаженные на вершинах.
Медленно, по капле, синеет вечер, хотя наверху, в жилище демона, еще долго, неправдоподобно долго остается багряно-лилово-розовато-пепельное, врубелевское. По дороге бредут скучающие люди, кто с магнитофоном, кто с транзистором, кто с бутылками на веревках — по нарзан из источника. Когда зажигаются звезды, всё окончательно пустеет. Грядет ночь, обнимающая и усталость, и скуку, смывающая все разговоры, всю шелуху с палубы фантастического корабля «Чегет». Узкий луч пронизывает черноту неба. Это на самом Чегете, высоко над и вне поселка, очевидно, в блеске остроумных шуток и гитарном звоне проживает горнолыжная (туристская) элита.
Всем прочим отведены каюты, кубрики и трюмы. Качаются они в волнах кавказского эфира. Перебиваются в них люди — кто как может — в ожидании, пока земля совершит оборот и начнется очередной день. Что принесет этот день? Будет ли он как все? Кто знает? В книге Чегета среди ослепительно белых страниц нет-нет да и попадаются черные.
ШТОРМ
Черный день Чегета — буря, нахлынувшая невесть откуда. Чума во время пира. Буран начинается, как тот знаменитый, в «Капитанской дочке»: вот еще было «облачко», и тут же «делается мрак и вихорь». Мгла идет откуда-то с Эльбруса. Косматая, сизая, серая мгла неотвратимо пожирает, замещает синеву неба. Еще на Чегете сияет вовсю солнце (июльское, по равнинным масштабам), но уже минуты его сочтены.
Во хмелю этого солнечного пира мало кто проявляет должную предусмотрительность. Лишь когда рванет вдруг ледяной ветер, все спохватываются, что пора удирать. Да поздно уже. Солнца нет. Не только что лета нет — стоит жесточайшая из зим. Все воет и носится, снегом стегает по глазам, ни секунды передышки, склон леденеет, лыжи грохочут по льду, теряют управление. Это уже не катание, а спасение бегством. Капюшоны надвинуты пониже. Все задраено, завязано, застегнуто, зашнурено — не до шуток.
Кафе «Ай» в шторм как зимовье в тайге. В круглом, со стеклянными стенами холле, где в солнце (а было ли солнце когда-нибудь?) всегда пустовато, теперь негде упасть не то что яблоку, но даже грецкому ореху. Здесь набираются храбрости и тепла, хотя весь накопленный запас тает, стоит лишь высунуться за порог. А спуска все равно не избежать (тот не мужчина, кто станет спускаться на подъемнике!).
Этот спуск бесконечен. Среди свиста, улюлюканья, торжествующего визга пурги. Все темно, серо, небо подхватило гору, паника, SOS отовсюду. Грохоча на виражах своими первоклассными кантами, уносятся, обгоняя, лихачи. Эти все могут, в том числе и спасаться. Они, наверное, не успевают прочувствовать губительное дыхание арктической пустыни, обратить внимание на глохнущие, как в вате, вопли засыпаемого каравана.
Среди ужаса и отчаяния не сразу доходит до сознания весть о свободе. Внезапная тишина возвещает о том, что спасительная гавань достигнута. Можно перевести дыхание, унять сердце, проглотить слюну, оглядеться. Вот и солнце, не «уже», а «еще», потому что мгла не успела дойти сюда, в долину. У подножия Чегета, как ни в чем не бывало, идет обычная бойкая торговля «резиновыми» шашлыками. Какое-то возбуждение и приподнятость чувствуются в неурочный час на многолюдной площади. Еще шум отставшей погони в ушах. И где-то в уголке сознания мысль о вынужденном отдыхе. О ненужном, непрошенном, но заслуженном отдыхе.
***
Снег идет. Он сулит надежду. Давно пора залечить ободранные, зализанные до льда склоны. Залечить ссадины на скользящей поверхности лыж. Дать уняться боли в мышцах, в коленях.
Снег идет! В трех многоэтажных отелях, во всех домах, избушках, щелях (лишь бы крыша была над головой) укрывается чегетское воинство.
Снег идет! Не видать далеких вершин, не видать и близких, ничего не видно, не отличить утра от вечера. Всё однообразно бело, как в разгар зимы в заснеженном лесу. Снег, тишина, шорохи. Снег — это хорошо, весьма полезно. Если б не было так худо без солнца! Без солнца — тускло, серо, промозгло, холодно, буднично. Ненужная, никчемная жизнь.
Чегет — это солнце. Небывалое, нереальное сочетание покалывающей, прозрачной, морозной свежести зимы с торжественной ярью лета. За одним только этим, не будь даже горных лыж, стоило бы ехать сюда. Но, впрочем, нет, не сюда, куда угодно, но не сюда. Чегет без лыж — нелепость.
ГОРНЫЕ ЛЫЖИ
Это не увлечение — лекарство. Напиток. выжигающий накипь со дна души. Огненная оглушающая смесь из страха, преодоления страха, восторга. Старая пыльная шкура повседневности сброшена, заброшены подальше с глаз, на антресоли — костюм, учебники, кандидатский минимум — все виды долга. Правда, и здесь, на Чегете, есть свои изъяны, особенно для дикаря: заботы о пропитании, ночлеге, но все это не отнимает ни утра, ни горы, ни солнца, ни лыж.
Для кого в виде реальности, для кого-то — в виде надежды существуют Они — неслыханное наслаждение властью над слепой скоростью во время спуска, могущество неземного существа. Разве это люди, а не горные боги летят, заигрывая с горой, вниз, оставляя за собой шлейф поземки!
Вот отчего тысячи жаждущих припадают к необъятной снежной груди Чегета. Чегет — натянувшаяся до звона струна жизни, которая в городе, свернутая в моток, лежит в портфеле.
Автор: Евгений Билькис
Фото: Вадим Гиппенрейтер
Годы: 1973
Курорт: Приэльбрусье
Издание: «Физкультура и спорт»