Горнолыжники эпохи возрождения
Прошлое со станции «Турист» вспоминает Леонид Мач: «Сканирование старых плёнок несёт в себе метафизическое содержание. Чудесным образом проникаешь во время, где тебя не было, либо ты был слишком мал для того, чтобы помнить».
Журнал: «Вертикальный мир» № 9, 2011 год
Автор: Леонид Мач
Фото: Юрий Альфредович Мач
В «Турист» пришел поезд.
Все на перрон вышли.
Теперь пешком топать,
А вон огни светят...
В. Лидин, песня написана в 1960 г. как естественная реакция на «Какой большой ветер» Новеллы Матвеевой.
31 декабря тысяча девятьсот девяносто не помню точно какого года. Мелкий дождик. Мокрая платформа «Турист» Савеловского направления. Асфальтовая дорога с остатками снега по обочинам. В Москве ничего не удержало, прихватив лыжи на всякий случай, шагаю в деревню Парамоново встречать и по возможности праздновать очередной новый, забыл какой, год. Настроение под стать погоде.
Ночью резко похолодало — дождь обратился снегом, навалило. Утром работал подъёмник на Пионерке, весело и здорово скользили лыжи, и не верилось, что могло быть иначе. Этот сказочный день иногда возвращается ко мне и в нынешнее время.
Однажды зимой тысяча девятьсот шестьдесят, возможно, четвёртого года в субботу вечером мы с родителями пришли в деревню Муханки. Помнится, что от станции катили санки с привязанной картонной коробкой, внутри которой помещалась укутанная эмалированная кастрюля с мамиными пирожками.
Муханок избы видно,
По косогору хаты.
Лыжня идет к дому,
Потом бежит к лесу...
Изба, полная родительских друзей-приятелей, непонятные мне разговоры, веселье. В сенях громадные, тяжеленные деревянные лыжи с узкими железными полосками на шурупах — кантами. Ботинки с толстыми наборными кожаными подошвами, ватные спальники на дощатом полу, натопленная печь. Застолье, жесткая лосятина. Утром морозное солнце, сверкающий снег, горка, речка под ней. Чувствую это на самой
границе памяти.
По склонам Клинско-Дмитровской моренной гряды прошли знаменитые и малоизвестные граждане СССР — спортсмены, поэты, музыканты, инженеры, учёные. Все они принадлежали к Большому народу, у всех была любимая работа и любимое дело, они, в большинстве своем они делились на партийных и беспартийных. Никто из моих близких родственников не ходил на похороны отца народов. «В толпу надо
стараться не попадать, если попал, в толпе приходится бороться за жизнь».
— Что будешь делать в случае массовой паники на эскалаторе в метро?
— Первое, что приходит в голову: перемахнуть через перила.
— Наверняка разобьешься. Присесть на ступеньку, сгруппироваться — так значительно больше шансов выжить — пусть через тебя кувыркаются паникеры.
Выживать в толпе — важнейший жизненный навык. В СССР рабочий день заканчивался у всех одновременно — в час пик. Приходилось с рюкзаком за плечами и лыжами в руках брать штурмом переполненный до треска в корпусе автобус, набитую до отказа электричку.
Буйная послевоенная «эпоха Возрождения». Отец рассказывал, как однажды застукали весёлую шумную компанию альпинистов и лыжников за распитием водки в туалете московской Консерватории, доложили, куда следует, милиция перекрыла вход. Концерт окончен, двери закрыты — пытаются задержать нарушителей. Последовала моментальная импровизация, как в горах, когда нужно мгновенно принять решение — истошный вопль: «Пожар!» И толпа крепких послевоенных консерваторцев выносит двери, сметает милицейское оцепление и — свобода!
Я спрашивал отца про горнолыжные подъёмники: «Не было. Ногами поднимались. Тренировка — летом в горы!».
Однажды я прочитал в «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэя про снег, про горные лыжи, про весеннее катание на леднике по окрепшему насту. Отчасти рафинированный, романтический, не обустроенный, настоящий мир. Мир, где яппи не было места: горы, снег, солнце, сосновый воздух, радость общения и любви. Мир, который исчезал с появлением яппи. Он, тот мир, немного походил на «Турист» в моей памяти.
Сканирую старые негативы. Некоторые из них отпечатать тогда было практически невозможно. Особенно трудно приходилось с цветом. Отец рассказывал, что даже с хорошего цветного негатива первый, приемлемый отпечаток получался только под утро. Отец довольно много, с характерным для него упрямством снимал на цветной негатив, не имея возможности напечатать фотографии. Сегодня многое удаётся вытянуть в цифре. Доведётся ли напечатать?
Сканирование старых плёнок несёт в себе метафизическое содержание. Чудесным образом проникаешь во время, где тебя не было, либо ты был слишком мал для того, чтобы помнить.
Был я мальчик молодой,
И в тирольских жил горах.
Там вечернею порой,
Все тирольцы пели так:
Ула-ла рихи.
Ууула ларихи.
Ла-ла рихи,
ла-ла-ла ларихи.
(из репертуара оркестра Эдди Рознера).
Избы-компании носили фамилии хозяев. Их снимали год от года каждую зиму. Чтобы новому человеку вступить в компанию-избу, надо было «прописаться» — приготовить исключительное блюдо, например. Однажды некий Емельяшка в целях прописки под видом кролика сварил кошку. «Только что мяукал кролик, голова в сенях лежит». Кому-то стало плохо — прописка Емельяшки не состоялась.
Когда говорят и пишут про шестидесятников, обязательно вспоминают диссидентов. У отца был приятель — альпинист, горнолыжник, бывший фронтовик Михаил Литвинов — сын Максима Литвинова, наркома иностранных дел СССР (1930 − 1939 гг.), инженер-авиаконструктор, математик, основоположник науки оригамики. (Оригамика — синтетическое направление, объединившее общие принципы оригами с новыми материалами и технологиями). Сын Михаила Павел — известный правозащитник — 25 августа 1968 г. оказался в числе вышедших на площадь протестовать против ввода советских войск в Чехословакию.
У отца и большинства его товарищей было множество интересов, в число которых политика не входила. У нас дома вести политические разговоры — как за, так и против — считалось дурным тоном. «Это от безделья», — говаривал отец. В нашей семье вражеские голоса слушал только я с середины семидесятых.
До 1966 г. в СССР — один выходной. С вечера субботы до вечера воскресенья всё надо было успеть — на неделе работа, учёба, заботы. Завязывались, рушились, снова завязывались романы, травились байки, решались вопросы мироздания. Катались, гуляли, пели, гремели — музицировали. Жестяное ведро, ложки, пионерский горн, алюминиевая тарелка вместо сурдинки, дмитровская электричка — поезд на Чаттанугу. «Серенаду солнечной долины» крутили в Иллюзионе на Таганке, видели все советские горнолыжники.
В самом конце Старой эры, начале девяностых, я приобрёл видеокассету с «Серенадой» и привёз её в «Турист», в Парамоново. В тот самый раз, когда под дождём шёл встречать точно не помню, который по счёту Новый год. Торопиться мне некуда, поезд на Чатганугу с Савёловского вокзала теперь отменён, но ходят электрички до платформы «Турист».
Журнал: «Вертикальный мир» № 9, 2011 год
Автор: Леонид Мач
Фото: Юрий Альфредович Мач
В «Турист» пришел поезд.
Все на перрон вышли.
Теперь пешком топать,
А вон огни светят...
В. Лидин, песня написана в 1960 г. как естественная реакция на «Какой большой ветер» Новеллы Матвеевой.
31 декабря тысяча девятьсот девяносто не помню точно какого года. Мелкий дождик. Мокрая платформа «Турист» Савеловского направления. Асфальтовая дорога с остатками снега по обочинам. В Москве ничего не удержало, прихватив лыжи на всякий случай, шагаю в деревню Парамоново встречать и по возможности праздновать очередной новый, забыл какой, год. Настроение под стать погоде.
Ночью резко похолодало — дождь обратился снегом, навалило. Утром работал подъёмник на Пионерке, весело и здорово скользили лыжи, и не верилось, что могло быть иначе. Этот сказочный день иногда возвращается ко мне и в нынешнее время.
Однажды зимой тысяча девятьсот шестьдесят, возможно, четвёртого года в субботу вечером мы с родителями пришли в деревню Муханки. Помнится, что от станции катили санки с привязанной картонной коробкой, внутри которой помещалась укутанная эмалированная кастрюля с мамиными пирожками.
Муханок избы видно,
По косогору хаты.
Лыжня идет к дому,
Потом бежит к лесу...
Изба, полная родительских друзей-приятелей, непонятные мне разговоры, веселье. В сенях громадные, тяжеленные деревянные лыжи с узкими железными полосками на шурупах — кантами. Ботинки с толстыми наборными кожаными подошвами, ватные спальники на дощатом полу, натопленная печь. Застолье, жесткая лосятина. Утром морозное солнце, сверкающий снег, горка, речка под ней. Чувствую это на самой
границе памяти.
По склонам Клинско-Дмитровской моренной гряды прошли знаменитые и малоизвестные граждане СССР — спортсмены, поэты, музыканты, инженеры, учёные. Все они принадлежали к Большому народу, у всех была любимая работа и любимое дело, они, в большинстве своем они делились на партийных и беспартийных. Никто из моих близких родственников не ходил на похороны отца народов. «В толпу надо
стараться не попадать, если попал, в толпе приходится бороться за жизнь».
— Что будешь делать в случае массовой паники на эскалаторе в метро?
— Первое, что приходит в голову: перемахнуть через перила.
— Наверняка разобьешься. Присесть на ступеньку, сгруппироваться — так значительно больше шансов выжить — пусть через тебя кувыркаются паникеры.
Выживать в толпе — важнейший жизненный навык. В СССР рабочий день заканчивался у всех одновременно — в час пик. Приходилось с рюкзаком за плечами и лыжами в руках брать штурмом переполненный до треска в корпусе автобус, набитую до отказа электричку.
Буйная послевоенная «эпоха Возрождения». Отец рассказывал, как однажды застукали весёлую шумную компанию альпинистов и лыжников за распитием водки в туалете московской Консерватории, доложили, куда следует, милиция перекрыла вход. Концерт окончен, двери закрыты — пытаются задержать нарушителей. Последовала моментальная импровизация, как в горах, когда нужно мгновенно принять решение — истошный вопль: «Пожар!» И толпа крепких послевоенных консерваторцев выносит двери, сметает милицейское оцепление и — свобода!
Я спрашивал отца про горнолыжные подъёмники: «Не было. Ногами поднимались. Тренировка — летом в горы!».
Однажды я прочитал в «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэя про снег, про горные лыжи, про весеннее катание на леднике по окрепшему насту. Отчасти рафинированный, романтический, не обустроенный, настоящий мир. Мир, где яппи не было места: горы, снег, солнце, сосновый воздух, радость общения и любви. Мир, который исчезал с появлением яппи. Он, тот мир, немного походил на «Турист» в моей памяти.
Сканирую старые негативы. Некоторые из них отпечатать тогда было практически невозможно. Особенно трудно приходилось с цветом. Отец рассказывал, что даже с хорошего цветного негатива первый, приемлемый отпечаток получался только под утро. Отец довольно много, с характерным для него упрямством снимал на цветной негатив, не имея возможности напечатать фотографии. Сегодня многое удаётся вытянуть в цифре. Доведётся ли напечатать?
Сканирование старых плёнок несёт в себе метафизическое содержание. Чудесным образом проникаешь во время, где тебя не было, либо ты был слишком мал для того, чтобы помнить.
Был я мальчик молодой,
И в тирольских жил горах.
Там вечернею порой,
Все тирольцы пели так:
Ула-ла рихи.
Ууула ларихи.
Ла-ла рихи,
ла-ла-ла ларихи.
(из репертуара оркестра Эдди Рознера).
Избы-компании носили фамилии хозяев. Их снимали год от года каждую зиму. Чтобы новому человеку вступить в компанию-избу, надо было «прописаться» — приготовить исключительное блюдо, например. Однажды некий Емельяшка в целях прописки под видом кролика сварил кошку. «Только что мяукал кролик, голова в сенях лежит». Кому-то стало плохо — прописка Емельяшки не состоялась.
Когда говорят и пишут про шестидесятников, обязательно вспоминают диссидентов. У отца был приятель — альпинист, горнолыжник, бывший фронтовик Михаил Литвинов — сын Максима Литвинова, наркома иностранных дел СССР (1930 − 1939 гг.), инженер-авиаконструктор, математик, основоположник науки оригамики. (Оригамика — синтетическое направление, объединившее общие принципы оригами с новыми материалами и технологиями). Сын Михаила Павел — известный правозащитник — 25 августа 1968 г. оказался в числе вышедших на площадь протестовать против ввода советских войск в Чехословакию.
У отца и большинства его товарищей было множество интересов, в число которых политика не входила. У нас дома вести политические разговоры — как за, так и против — считалось дурным тоном. «Это от безделья», — говаривал отец. В нашей семье вражеские голоса слушал только я с середины семидесятых.
До 1966 г. в СССР — один выходной. С вечера субботы до вечера воскресенья всё надо было успеть — на неделе работа, учёба, заботы. Завязывались, рушились, снова завязывались романы, травились байки, решались вопросы мироздания. Катались, гуляли, пели, гремели — музицировали. Жестяное ведро, ложки, пионерский горн, алюминиевая тарелка вместо сурдинки, дмитровская электричка — поезд на Чаттанугу. «Серенаду солнечной долины» крутили в Иллюзионе на Таганке, видели все советские горнолыжники.
В самом конце Старой эры, начале девяностых, я приобрёл видеокассету с «Серенадой» и привёз её в «Турист», в Парамоново. В тот самый раз, когда под дождём шёл встречать точно не помню, который по счёту Новый год. Торопиться мне некуда, поезд на Чатганугу с Савёловского вокзала теперь отменён, но ходят электрички до платформы «Турист».
Автор: Леонид Мач
Издание: «Вертикальный мир»
Курорт: Подмосковье
Годы: 2011